Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология

В 1781–1782 гг. отец, решив приучать сына к службе, отдал его наставнику, некоему Сяну, под присмотром которого Шэнь Фу стал служить. С этого времени он переезжает из одной управы в другую, а в 1787 г. двадцатипятилетний Шэнь Фу получает самостоятельную должность – место письмоводителя в местечке Цзиси, в провинции Аньхой. Это было не таким уж плохим началом. Но у автора «Записок» хватило духа отречься от проторенной дороги, по которой шел его отец. Шэнь Фу решил заняться торговым делом – «продавать вино за море» – и вскоре потерял весь свой капитал. Он пробует жить своим трудом: пишет картины за плату, открывает лавку по продаже свитков и книг. Доход от лавки, однако, был недостаточен, и он не мог сносно содержать семью.

Шэнь Фу начал свои «Записки» человеком уже зрелым, достигшим такого момента осознания жизненного опыта, когда все становится уже однообразным его повторением. Видимо, поэтому самые яркие эпизоды его жизни приходятся на начало книги. Сама жизнь в его воспоминании предстает как цепь редких по силе, удивительно ярких моментов, и все дни, что прошли, словно разноцветные бусины на нитке, и нет среди них пустых, ничтожных, одинаковых. Хотя характер материала перекликается с традиционными жанрами, Шэнь Фу, как было сказано, пошел по пути создания нового для китайской литературы жанра автобиографии[721].

Шесть записок о быстротечной жизни

Я родился зимой двадцать второго дня одиннадцатой луны года гуй-вэй при правлении государя Цянь-луна – то было время мира и благоденствия[722]. Моя семья принадлежала к ученому сословию… Су Ши однажды сказал: «Житейские дела словно сон весной – уходят бесследно»[723]. Если не возьмусь за кисть и не опишу свою жизнь – содею грех пред вечным небом… Стыжусь, что в молодости бросил учение, нет у меня и малых познаний. Здесь я постараюсь правдиво и честно рассказать о своих настроениях и делах. Пытаться судить о блеске моего слова все равно что пожелать увидеть ясное изображение в потускневшем зеркале…

Помнится, ребенком я мог подолгу смотреть на солнце не мигая, мог отчетливо различать тончайшие линии и видеть самые мелкие предметы, подмечая их формы и узоры, я ощущал их неизъяснимую прелесть. Летом воздух звенит от комаров. Эти тучи комаров в моем воображении были кружащейся в воздухе стаей журавлей – сотней или даже тысячей самых настоящих журавлей. Задрав голову, я наблюдал за ними, пока не начинала ныть шея. Когда комары забивались ко мне под полог, я выпускал на них струйку дыма, заставляя пищать и кружиться в дымном воздухе, – они походили на белых птиц среди синих облаков, ведь и в самом деле журавли курлычат под облаками у края неба. Радости моей не было границ.

Иной раз, устроившись возле щербатой глинобитной стены или на террасе с цветочными горшками, а то и среди травы, я садился на корточки и замирал, внимательно вглядываясь в травы; тонкие стебельки становились для меня деревьями, букашки и муравьи – дикими зверями, земляные комья и камешки – горами, а ямки превращались в долины; и мой дух вольно странствовал среди них. Этот мир доставлял мне истинное счастье.

Однажды я увидел в траве двух яростно дерущихся насекомых; я был поглощен их борьбой и не заметил, как появилось какое-то жирное раздувающееся существо, вмиг обрушившее мои горы и вытоптавшее леса,– то была жаба. Одно движение языка – и она слизнула моих бойцов. От неожиданности я невольно вскрикнул. Потом, придя в себя, я поймал жабу, исхлестал ее прутом и выбросил в чужой двор. Вспоминая этот эпизод в зрелые годы, я понял, что схватка двух насекомых была борьбой за самку. Древняя пословица гласит: «Прелюбодеяние – на шаг от убийства». Не так ли и у насекомых?

В другой раз, когда я с жадностью наблюдал жизнь вокруг себя, ко мне в «гнездышко» (у нас, в Сучжоу, мужскую принадлежность называют «гнездо») забрался земляной червь. Все у меня распухло, и я не мог мочиться. Тогда поймали гусака – считалось, что его слюна губительна для насекомых. Гусь открыл клюв и уже был готов склевать червя, но служанка почему-то выпустила его из рук, и гусь, угрожающе вытянув шею, пошел прямо на меня. Я испугался и заревел. Так рассказывали эту историю, когда хотели посмеяться надо мной. Таковы первые впечатления моего детства…

Мне было пятнадцать лет, когда мой отец служил в Шаньине. В это время жил там один достойный конфуцианец, родом из Ханчжоу, некто Чжао, по прозванию Шэн-чжай, имя его было Чжуань[724]. Как-то начальник уезда пригласил его в наставники сыну, отец приказал мне пойти к Шэн-чжаю и попроситься в ученики. Он взял меня.

Раз в свободное время мы с наставником отправились на прогулку в Куншаньские горы; горы находились не более чем в десяти ли, но добраться до них можно было только на лодке. Неподалеку от гор я заметил каменную пещеру, над входом ее лежал надтреснутый поперек камень – вот-вот обрушится, однако наша лодка благополучно прошла под ним, и неожиданно мы оказались в просторной пещере.