Deus ex machina

Когда Лиэслиа послал свою вторую стрелу, которая намного опередила первую, которая ушла далеко вперед во времени, ибо они в реальности могли бы встретиться и рассечь друг друга (словно ветка цветущей сакуры, рассекаемая хвостом кометы); но, поскольку обе уже ушли из Элда, получилось убийство: первая стрела просто-напросто расщепила вторую, уже вонзившуюся между лопаток насильника! А что сейчас Янна, главное, где она?

В то время как некий Рыхля (заметим, не убивший и не попытавшийся убить никчемного подростка) набивал барахлом свой никчемный (вот как трубку табаком набивают, чтобы пустить на воздух) маршальский ранец, он вдруг ощутил некое беспокойство и прервал его набивание; в то время, как никчемная девочка-подросток после пережитого ею пробуждения и испытанного сразу же ужаса впервые глотнула воздух (как рыба, чей замороженный запах на ее рыбацких штанах) – как если бы рыба, оставшись без своей водяной атмосферы, вдруг сумела запеть – в это время или в то, но этот никчемный подросток из своей лачуги стал видеть сквозь стены! В то время – изменилось время.

– Уйти ото всего, что окружает

и льнет, и ускользает от тебя,

что вещи, как в потоке, искажает,

и нас и и отраженный мир дробя;

что даже в миг прощанья осаждает,

вонзая в нас свои шипы, – уйти, и что почти

не замечал, и что подчас

от глаз таилось в будничности фона, вдруг разглядеть вблизи…

И все-таки уйти, – как из руки

рука, – уйти, и поминай как звали,

уйти, – куда? – пели ушедшие стрелы, друг другу вторя и создавая древнерусское многоголосье, причем посредством еще ненаписанных строк немца Рильке; лучше не знать ничего, чем многое – наполовину, – вторили стрелы одна другой, причем посредством слов немца Ницше – потому-то и не рассекли друг друга напополам и ушли, и достигли, и вонзились между лопаток – уже там рассекая…

В это самое время (и внутри измененного времени) никчемная девочка-подросток глотнула (как та мороженая рыба) воздуха и – запела! Причем совершенно не вторя ни многоголосью, ни немцам. Причем ее зрение, ограниченное стенами лачуги, совершенно как эльф по незримым струнам земли и меридианам вселенной, прошло сквозь стены и ушло, и увидело… И сумело вернуться и принести себя Янне обратно! Тогда-то и стала она называть себя Янной. Прежде, вестимо, люди ее окликали иначе.

Она увидела, конечно же, не самую первую стрелу, а ее полет – уже расщепивший вонзившуюся между лопаток мародера вторую стрелу! Полет не продолжился, задержался в теле стрелы и не поразил жертву насильника, но – только его самого; в это время Рыхля (разумеется, так и не ощутивший свое беспокойство как нечто несказанное, но – его ощутивший) почувствовал, что постигшее его неясное беспокойство превышает своими размером и весом не только походный его солдатский ранец с возможным маршальским жезлом, но и вес самого Рыхли: вот так его тело, когда без души, вдруг сопоставило себя с этой казалось бы самой ничтожной добавкой…

Он переступил через труп убитого им хозяина избы (защищался, тужился задержать – верно, жена с младенцем успели выскочить – почти наверняка на другую погибель!) и выглянул в окно; как раз в это самое время ничтожная Янна взглянула сквозь стену и сумела увидеть; а потом она еще раз сумела увидеть, а потом и еще раз…

Она увидела дивного эльфа, оружного и на коне, причем сквозь стену своей лачуги; причем тени мародеров (бывших солдат Великой армии Императора Французов) оказались для нее как-то вдруг (как испанская Армада, фатально угодившая в шторм) совершенно несущественны – и действительно, мародеры уже переставали существовать…

То, что я назвал ее Янной, а не Анной или Жанной, тоже совершенно несущественно и не существует в моем с-ума-сшествии моих ирреальных иерархий (как бы с горы в долину, где даже в голой степи возможна березовая рощица – в которой обязательно прячется ведьма!); Янна увидела эльфа и окруживших его псов, посланных за ним Ночной Всадницей, не только на самом деле, но и – якобы им побежденной!

Она увидела эльфа, который во все стороны и наотмашь разил ведьминых псов: псы представлялись сгустками тьмы, наотмашь меняющими облики – перекидывались то в людей, то в зверей! Она увидела эльфа, который разил тьму и сам становился тьмой: это он был насилуемой поселянкой, воющей и дергающей под убитым и почти что надвое перерубленным стрелой (или двумя стрелами) мародером! Причем Янна увидела, что и она становилась воющей поселянкой, воющей и дергающейся под своей несмываемой душой!

Причем Янна, выйдя несмываемой душой за пределы лачуги – причем сама Янна сейчас за пределами никчемной лачуги только-только приходила в себя – ибо тело ее готовилось присоединиться к душе; причем ее душа, которая то ли насиловала ее, то ли сама была ее телом насилуема, вовсе не была тем действительным насильником-ландскнехтом на службе у французов, то есть не была тем немцем с вонючим ртом, что только что был убит – причем это сама Янна не позволила себе быть убитой эльфийской стрелой… И еще она могла видеть эльфа!