Дева Мария

– Как бы есть, – сквозь зубы соглашается Машка. Меньше всего она сейчас склонна думать о лопоухом Саломееве. – Родька, Родион. Он сейчас в Казани гостит.

И почему-то в сердцах добавляет:

– В койке он полный лузер! К вам бы его на стажировку отправить, валенка косорукого…

Руздана и Целована заливаются счастливым смехом – комплимент им пришёлся по вкусу.

– Ты выйдешь за него, родишь ему детей и всё будет замечательно…

– В жопу Родьку! – снова воет с подушки распалённая Машка. – В жопу детей! Сделайте что-нибудь! Я хочу! Хочу!… А то…

– Что «а то»? А то ты раструбишь всей деревне про нас с Целованой? Мы это уже проходили. Что нам сделают? Ворота дёгтем измажут? Ну, продадим дачу и съедем отсюда.

– Никому не скажу, только сделайте что-нибудь!

– Она несовершеннолетняя, – тихо напоминает Целоване Руздана. – Нам это надо?

– Я никому не скажу! Мне уже восемнадцатый год, скоро исполнится!

– Ну ладно, – решается Руздана. – Но ты же понимаешь, что мы сегодня просто немножко пошутили?

– Ничего себе шуточки! Довели меня до ручки! Пожалуйста!

Повисает тишина. Машка, выпяченная задом кверху, снова чувствует прикосновение к себе. И по всему телу выгнувшейся Кисы вдруг роем рассыпаются сумасшедшие мурашки, а между ног вспыхивают сварочные электроды. Закаты и рассветы, звёзды и туманности несутся над головой, будто шпалы, убегающие под тамбур поезда дальнего следования, соски яростно прогрызают голубую майку, а где-то внутри обрушивается с небес стремительный летний дождь и рвётся из берегов морской прибой…

***

Сходя с крыльца Шмелей, Машка держится за перила. Ноги у неё ватные, голова до сих пор кружится. Руздана кладёт ей в карман олимпийки конфискованный телефон, Целована поддерживает под локоть. Над деревней Перебега поздняя июльская ночь, в лесу продувает свою флейту сказочный певун – чёрный дрозд.

– До свидания, Машенька. Не сердись на нас. Дойдёшь сама, соседка?

– Тут идти-то два шага… Руздана, а почему у вас одинаковая фамилия? Вы же не мать и дочь?

– Мы очень-очень дальние родственницы. Такие дальние, что можно этим не заморачиваться, правда, Целованочка? Это не страшно, беременеть друг от друга мы всё равно не собираемся.

Женщины беззаботно глядят друг на друга влюблёнными глазами. Машка чувствует себя лишней и сходит со ступенек без посторонней помощи.

– Тебя дома не потеряли?

– Кто меня потеряет? – Машка знает, что дед с матерью давно видят десятый сон. Возвращаясь с дискотек и гулянок, Киса входит к себе на поветь через заднюю дверь, там только щепочкой крючок поддеть и шуметь не нужно. – Но я, пожалуй, пойду.

– Не суди нас строго, – вдруг говорит Целована. – Я люблю своё тело и тела мне подобных. Такой меня создали.

– В семнадцать лет Целована уже чуть не умерла от приступа, – говорит Руздана. – Второго приступа она может не пережить.

– И если мне суждено загнуться, то я хочу загнуться на коленях у Рузы, а не при каком-то мужике, за которого надо выйти замуж только потому, что «так принято», – Целована смотрит в землю. – Кто это принял? Почему меня  спросить забыли?

– Не знаю, – смущённо бормочет Машка. – До свидания, соседки. Спокойной ночи. Всё было классно.

Машка проходит мимо маленькой красной машинки-жучка, мимо безмолвно висящих на тополе резных качелей. Ночной аромат садовых цветов полощет ей волосы. В калитке Машка замедляет шаг.

– Руздана Рудольфовна…

– Ау, моё солнышко?

– А можно… я ещё как-нибудь к вам зайду?

Два белых женских лица задумчиво изучают машкин силуэт. Латексные купальники Рузданы и Целованы скрыты под плащами. Обо всём сексуальном великолепии этих львиц сейчас напоминают лишь крутые икры, затянутые в дорогие колготки: золотые у Рузданы и цвета кофе с молоком – у Целованы.

– Мы это обсудим, Маша, – наконец отвечает Руздана. – Вообще-то у нас с Целованой тоже своя семья, хоть и не совсем типичная, понимаешь?

– Понимаю, – Машка поворачивает ручку. – Всего доброго.

– Пусть заходит! – внезапно говорит Целована. – Заходи, Мария, только Родьку своего не забывай. А то будет уже не Перебега, а какая-то лесбийская деревня!

Когда Машка направляется к дому, ей вслед ещё долго несётся дружный женский смех.