Своеобразный итог традиции XVII в. в интерпретации данного сюжета подводил панегирик отца-ораторианца Жан-Франсуа Сено, произнесенный в честь Девы в Орлеане в 1672 г. в рамках очередного ежегодного праздника, посвященного снятию английской осады с города 8 мая 1429 г. С точки зрения проповедника, не тронутое огнем сердце девушки следовало рассматривать как достаточное основание для причисления ее к сонму святых[1140]
. Французской церкви, которая, как отмечал Сено, уже включила имя Жанны д'Арк в свой мартиролог[1141], надлежало сделать последний шаг в этом направлении и официально ее канонизировать[1142].Казалось бы, к концу XVII в. проблема с несгоревшим сердцем была полностью решена, и оно окончательно превратилось в признак святости Жанны д'Арк. Однако наступило XVIII столетие, эпоха Просвещения, время скепсиса и сомнений — прежде всего, в самой возможности Божественного вмешательства в дела людей[1143]
. И легенда о сердце Орлеанской Девы — как и многие другие вымышленные элементы ее эпопеи — была подвергнута рациональной критике.Уже в 1683 г. Луи Морери в «Большом историческом словаре» писал о том, что не тронутое огнем сердце Жанны, а также голубя, якобы вылетевшего из пламени костра, «многие полагают» признаками ее невиновности и чистоты. И все же, замечал он далее, возможна совершенно иная трактовка данного сюжета, который напоминает историю Германика, а потому следует рассматривать данное «чудо» всего лишь как следствие отравления девушки накануне смерти[1144]
. Те же сомнения посещали в середине XVIII в. и Франсуа Гайо де Питаваля, вслед за Фронтоном дю Дюком полагавшего вылетевшего из огня голубя «каким-то обманом» (Наконец, в 1786 г. — впервые за всю долгую историю существования легенды о несгоревшем сердце Жанны д'Арк — Луи-Майель Шодон в «Новом историческом словаре» удостоил его не только упоминания, но и подробных рассуждений. Не стоит, писал он, рассматривать данное явление как чудо, поскольку у него были совершенно естественные причины (как и в случае с Германиком), и в нем нет ничего удивительного. Напротив, история, приключившаяся с сердцем Орлеанской Девы, представляет собой всего лишь пример того, как
Этот в высшей степени взвешенный вывод повторялся затем неоднократно уже во вполне научной литературе и служил верным индикатором того, к какому историографическому направлению принадлежал тот или иной историк. В республиканской, а позднее либеральной историографии данный сюжет в принципе более не рассматривался, и о нем не упоминали даже с целью покритиковать оппонентов[1148]
. Для представителей же католического лагеря несгоревшее сердце Орлеанской Девы по-прежнему оставалось подлинной реликвией — важнейшим свидетельством ее мученичества и, как следствие, святости, сближавшим героиню Столетней войны с фигурой самого Христа[1149]. Таким образом, на протяжении XIX в. появившаяся еще в середине XV столетия легенда постепенно превращалась в одно из доказательств, необходимых для официальной канонизации Орлеанской Девы. Его регулярно использовали авторы, произносившие панегирики в честь Жанны в Орлеане[1150], ему был посвящен отдельный пассаж в «Истории Жанны д'Арк» Анри Валлона, ставшего — наравне с епископом Орлеана Феликсом Дюпанлу — одним из инициаторов ординарного процесса 1874–1875 гг.[1151] Однако особенно ярко история о несгоревшем сердце оказалась обыграна в тексте папского рескрипта 1894 г. о беатификации Жанны д'Арк, дословно повторившего все рассуждения на эту тему авторов XV–XVII вв.: