Дева в саду

– Этого не может быть, – сказала Фредерика.

– Я понял: когда она пришла петь со своими цветами, Клавдий знал, о чем она!.. Ее нужно играть и молодой, и старой, этакой девушкой-вамп. Она знает, что за всем тут – Клавдий и что она – его творение.

– Потрясающе! – ахнула Антея.

– Вот ведь глупость. – Фредерика хотела буркнуть это себе под нос, но голос звучно разнесся по залу, как голос ее отца.

– Это очень оригинальная теория, – мягко вступил сидевший с ней рядом шелковистый Кроу.

– Чепуха. Шекспир слишком силен для таких приемчиков. Если бы он это имел в виду, то было бы ясно всем. Лаэрт думает, что Гамлет завладел ею обманом. Но всего этого просто не может быть.

– А мне невдомек, почему бы нет. Я же говорю вам: я понял, я осознал…

– Вы осознали, – тщательно, точно и непростительно едко парировала Фредерика, – ваши собственные мысли.

Не обращая внимания на кудахтанье Кроу, она повернулась к Александру:

– Александр… Александр, он ведь правда был слишком велик, чтобы…

И тут Александр, слегка приобнявший Дженни, Фредерику подвел.

– Это самый загадочный из всех его текстов, – сказал он еле слышно.

Он тут же рассердился на себя, а потом подумал: «В конце концов, я сейчас не на работе» – и покрепче прижал к себе Дженни.

– А ведь я тебе ничего не налил, – сказал Фредерике Кроу.

– Нет.

– А тебе нужно бы выпить.

– Вы когда-нибудь слышали, чтобы я отказывалась? – Прозвучало нехорошо, и Фредерика мучительно вспыхнула.

Кроу протянул ей холодный бокал и сказал:

– Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Так она снова оказалась в его укромной комнатке, и он снова показывал ей эскизы костюмов: рогатых мужчин и увитых лозами женщин, и его пухлые ручки снова обнимали ее за талию.

– Ах ты, бунтарка, девочка-палочка. Будь, девочка, гибкой, учись…

В комнате было почти темно: только луч света, устремленный к Марсию, да яркий круг настольной лампы.

– А все-таки он не прав. Да. Он все неправильно прочел…

– Разумеется, но что нам до него? – Кроу, оказывается, захватил с собой ледяную бутылку и бокалы. – Присядь, посмотри наброски моего Иниго Джонса[285].

Фредерика вышла из светлого круга и села в кресло. Кроу мягко прошлепал за ней: херувимски-пунцовый, с блестящей тонзуркой и маленьким круглым брюшком.

– Я мог бы сделать из тебя настоящую женщину, Фредерика.

– Лучше сделайте принцессу-девственницу. Я должна стать настоящей актрисой. От ума, как видно, толку мало, петь и танцевать я не умею… И, честно говоря, я слишком невежественна, чтобы понять, что особенного в ваших картинках, кроме того, что они старые. Мне постоянно кто-то что-то показывает, а я понятия не имею, почему это вызывает в людях какие-то чувства. А когда я говорю то, что знаю, на меня шикают.

– Милая моя девочка, я хочу только, чтобы через десять лет ты помнила это: мою графику, моего истекающего Марсия, моего Гиацинта в сиянье спелой юности. Ты из тех, кому нужно такое помнить. Выпей еще вина. Сейчас ты не знаешь цены этому, но потом все вспомнится, вспомнится ясно… а я уже буду в могиле или в старческом маразме.

– Что вы за глупости говорите.

– Ты сегодня уже сказала это слово – серебряным голосом, в защиту благой идеи. Так не лги же сейчас. Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Понятия не имею.

– Но я старый?

– Только по сравнению со мной.

– Ну что ж, пусть так… – Он присел к ней на край кресла, скользнул ей рукой в вырез майки и стал пощипывать грудь. – Но хоть не настолько старый, чтобы внушать отвращение?

– Нет, – отвечала Фредерика, хоть в ту минуту он и его щипки отвращали ее изрядно.

– Но до Александра мне далеко?

– Я его люблю всю свою жизнь. Или почти. Вы же знаете.

– Представь себе, не знаю. Знаю зато о других его… увлечениях.

– Это несерьезно.

– Ты говоришь с пугающей уверенностью. А откуда ты знаешь… – Он ущипнул ее почти до боли. – Откуда ты знаешь, что для него серьезно, а что нет?

Фредерика начала было говорить, что уж она-то знает, что серьезно у него будет с ней, когда придет время, когда она покажет себя… чего пока не случилось, конечно, но… Тут она замолчала, почуяв опасность. Потом заговорила о том, что он очень серьезно относится к пьесе, и опять оборвала себя: показалось, что она предает Александра, открывает его уязвимую сторону, что было нелепо, поскольку Кроу, вероятно, лучше ее знал, что значит пьеса для Александра. Она молча подняла к Кроу серьезное, пылающее лицо, и он сперва играючи, а потом больно укусил ее в губы. Теперь, лаская грудь, он уже определенно делал ей больно. Фредерика подумала: может укусить его в ответ? Но она продолжала говорить:

– Нет, я некультурная, и просвещать меня бесполезно. Я только литературу знаю лучше, чем большинство девочек в моем возрасте.

– Что же ты знаешь, расскажи?