Девчата. Полное собрание сочинений

Сменный мастер замолк, перехватив сердитый взгляд Лютоева. Начальник запани вынул из кармана носовой платок размером в добрую скатерть, долго и старательно вытирал вспотевший лоб.

– Вот тебе, Игнат Михайлыч, и завхоз готовый, – сказал Саврагин. – Лучше не найти.

– Я уже думал об этом, да захочет ли он… – признался Лютоев.

Внутренняя секреция

1

В деревню, назначенную для отдыха, второй взвод прибыл поздно вечером. Все помещения, мало-мальски пригодные для жилья, оказались уже заняты, и располагаться взводу пришлось в старой, полуразрушенной землянке.

Студеный ветерок хозяйски разгуливал между низкими покосившимися стойками. Сквозь дырявую крышу видны были крупные куски зимнего неба, богато разукрашенного спелыми декабрьскими звездами. Мороз к ночи набирал силу, и звезды разгорались все жарче и лучистей.

– Из-зящная земляночка! – сказал пулеметчик Боровиков, уроженец Ростова, насмешник и задира. – Сам князь Иван Калита в таком терему не спал!

– Князь твой, может, и не спал, а вот тебе, дурню, придется… – блаженно зевая, отозвался из угла рыхлым ватным голосом полтавец Сероштан.

Под натруженными солдатскими телами скрипели жесткие мерзлые нары.

– Эх, есть где потянуться, да некого погладить! – не унимался Боровиков.

Сероштан ответил густым басовитым храпом.

– Точь-в-точь как саксофон, правда? – шепотом спросил у Боровикова молоденький сосед его, Крутицкий, прибывший во взвод с последним пополнением и сразу по-детски привязавшийся к своему старшему товарищу.

– Угу, – сонно пробормотал Боровиков. – Сам князь Иван… Ты плотнее, плотнее спиной прижимайся – теплей будет.

Перекликаясь с Сероштаном, тоненькой фистулой захрапел санитар Кузьмишкин. Подхватили и другие – на разные голоса, кто во что горазд.

Бойцы спали тяжело и жадно, наверстывая все недоспанное в птичьем сторожком сне на передовой. Только время от времени вскакивал то один, то другой, ожесточенно хлопал себя по бокам, пытаясь согреться, и снова кулем валился на нары. Сменялись дневальные, прикованно топтались у входа, гадали по ковшу Большой Медведицы, скоро ли рассвет.

К утру холод разбудил всех. Вдоль стен землянки, на высоте нар, повисли две прерывистые цепочки папиросных огоньков. Дробный перестук каблуков волной перекатывался по землянке. Один лишь Сероштан в своем углу храпел по-прежнему самозабвенно, все на той же высокой ноте, какую взял вчера вечером.

– Бисов галушник, и холод его не берет! – позавидовал Боровиков.

– Очень просто: закаленная лимфатическая система у человека, – авторитетно разъяснил санитар Кузьмишкин.

– Лимфатическая! – передразнил санитара Боровиков. – Тоже мне, профессор медицины нашелся!

Кузьмишкин дипломатично промолчал.

Предутренняя просинь облегла землянку, гляделась во все щели. На дырявом потолке меркли звезды, и лишь одна – голубенькая и упрямая – все мигала и мигала, словно зовя куда-то или силясь напомнить что-то давно позабытое.

Со стороны фронта доносилось далекое глухое погромыхиванье. Но никто не обращал на него внимания.

В ложбине возле землянки командир первого отделения сержант Черных развел большой жаркий костер. И, отогревшись, все новыми, немного удивленными глазами глянули вокруг.

Чисты и нетронуты лежали окрест снега. Тесно сомкнулись запушенные инеем ели ближнего леса – притихшие, дымчато-сизые. От темного лесного массива игривым табунком отделился косячок молодых берез, широко разбежался по всему выгону, и одна – самая молодая и любопытная – подбежала вплотную к землянке, будто хотела заглянуть внутрь. Черных уже занес топор, чтобы срубить березку на костер, да раздумал – пожалел. По-медвежьи выгребая ногами, снежной целиною двинулся молчаливый сибиряк в лес за дровами, и осталась березка на виду у всех – сквозная, белая, голенькая, радуя солдатский глаз девичьей своей красой.

Из печных труб немногих уцелевших в деревне изб поднимался дым, молочно-белый снизу, в студеной тени, и огненно-рыжий выше, в красноватых лучах морозного солнца. Теплым паром дышал заваленный снегом извилистый ручей. Обледенелый горбатый мостик на околице деревни сверкал, переливался праздничным леденцом.

В землянке развязывали вещевые мешки, доставали иголки и нитки. На колченогом столике у окна обосновался Гребенюк – в прошлом мариупольский кузнец, ныне лучший гранатометчик во взводе и добровольный парикмахер, человек услужливый и безотказный. Клиенты были так нетерпеливы, что Гребенюк не успевал точить и править свой инструмент. Ежились и кряхтели под тупой бритвой бойцы, вскакивали с табурета как ошпаренные, размазывая жидкие солдатские слезы по нестерпимо зудящим, помолодевшим щекам.