Девчонки на луне (ЛП)

– А что за город? – спросила девушка-кассир из-за прилавка.

Открыв рот для ответа, я уже решила, что хочу быть сегодня кем-то другим.

– Это в штате Вашингтон.

– О, там ещё жарче, чем здесь, да?

Девушки, за которыми я пришла сюда, получили свой заказ в специальных стаканах «на вынос» и вышли через стеклянную дверь.

Там жила тётя Кит, так что много летних деньков я провела там, разгуливая от одного музея с кондиционером к другому.

– Да уж, там помощнее будет.

– Учишься в Нью-йоркском универе?

Я кивнула после секундной паузы.

– И я. Изучаю фотографию, – она протёрла прилавок белой тряпочкой. – А ты?

Свой главный предмет я могла назвать без раздумий. Чем дальше, тем проще.

– Литература.

– У вас уже был профессор Кирк?

Я помотала головой.

– Она суперская. Скорей бери её классы, – девушка протянула руку над прилавком. – Кстати, я Эмили.

– Фиби, – сказала я, пожав ей руку.

Не знаю, как так получилось, но выдуманная мной студентка из Вашингтона будто и не нуждалась в псевдониме.

– Ванильный латте, – позвал бармен, и я взяла из его рук фарфоровую чашку.

– Кстати, нам нужен ещё один кассир, – сказала Эмили. – Ну, если будешь искать работу.

– Спасибо. Я подумаю.

Я села за стол у окна, достала купленную книгу и открыла в середине. Сначала я прочитала стихи Риты Дав, потом Энн Секстон, потом дошла до Элизабет Бишоп. Стих назывался «Одно искусство», в котором говорилось об утрате: вещей, мест, людей. Конец стихотворения показался мне таким правильным, живым, точным, что мне захотелось зареветь, особенно в свете последних потерь и приобретений. Я прочла его шёпотом, потому что мне захотелось прочесть его вслух: «Терять привыкнуть – в нашей власти,

но может выглядеть большим (пиши!), большим несчастьем».

Всё именно так. Я хотела понять, как же мне рассказать правду так, будто это секрет? Сказать то, что я всегда знала так, будто это что—то совершенно новое.

Ехав в поезде до Бруклина, я откинулась на спинку пластикового сиденья и закрыла глаза. Арчер так ничего и не написал, и скоро мне придётся задуматься о том, что завтра мне уезжать и я его, возможно, так и не увижу. От этих мыслей я ощущала пустоту внутри, словно кто-то что-то взял у меня и забыл вернуть. Я могла бы написать ему сама, знаю, но я не знала, что написать. Да и рифма сейчас не складывалась. Лучше было бы поговорить с ним лицом к лицу.

Но даже несмотря на поганое настроение – именно такое и было – я была здесь, и мне нужно было кое-что сделать. Помочь Луне. Я увиделась с отцом. Сделала то, за чем приехала. И я не хотела улетать из Нью-Йорка с чувством сожаления.

В выпускном классе у Луны была подруга по имени Ли, которая забеременела в начале учебного года. Она была скромной, вдумчивой и очень умной, отчего сестра Розамунда казалась совершенно убитой горем, когда у Ли начал показываться животик. Какое-то время никто из нас не был уверен, что её допустят до выпускных экзаменов, но монашки пришли на помощь, и она прошла по сцене в длинной белой мантии, как и все остальные ученицы. Её лицо светилось поверх огромного букета красных роз и её прекрасного живота. Спустя несколько недель Луна устроила для неё вечеринку в честь рождения ребёнка, и та пришла очень рано, чтобы приготовить сорок штук печений в форме плюшевого мишки.

Сидя в вагоне поезда, я думала, а какой будет беременная Луна? Станет ли она готовить крендельки в шоколадной глазури? Или вырезать фигурки из ярко-красного арбуза, запачкав его мякотью всю кухню? Понравятся ли ей платья в обтяжку, когда будет сильно выпирать живот? Будет ли ходить с руками по бокам, словно закрывая крохе уши? Переедет ли она домой? А, может, ей придётся всё это бросить? А, может, и нет. Мама же не бросила, по крайней мере, не сразу. В голове мелькнула сцена: я в туре с the Moons как тётя Кит делала с Shelter, а ребёнок Луны в звуконепроницаемых затычках для ушей спит у меня на руках. Уверена, что мама бы меня убила, зато мне было бы куда пойти, чтобы быть с Луной и Арчером и моим пока не названным племяшкой.

Конечно же, я не знала, будет ли Луна вообще рожать?

Проезжая по нижней части Манхэттена я заметила, что напротив меня сидела девушка с большим белым альбомом на коленях. Её волосы были завязаны в сотни тоненьких чёрных косичек поверх плеч. Я старалась не смотреть на неё, но вскоре почувствовала, что она смотрит на меня. Мы встретились глазами.

– Ты рисуешь меня, – сказала я утвердительно, а не вопросительно. Стена подземного тоннеля осветилась искрами от колёс.

Девушка улыбнулась и закусила губу.

– Да, – она оторвала от бумаги руку с карандашом. – Не против?

– Наверное, – сказала я, тоже улыбаясь.

В вагоне было совсем немного пассажиров, но всё равно у меня было чувство, будто она выбрала меня.

– Я учусь на художника. Иногда я езжу в поездах по несколько часов, чтобы рисовать, – она пролистала свой мольберт, показывая мне написанные портреты, с карандашными тенями и множеством быстрых неровных линий. – Обычно люди не замечают.

Поезд закрыл двери и отправился в длинный путь под рекой, шатаясь и скрипя колёсами.