Девяносто девять и один

— Я не понимаю, о чем ты сейчас говоришь потому, что никогда не замечал их. Мне было восемнадцать, но уже тогда я видел, что моя сводная сестра ещё ребенок.

— Здесь ещё и связи свою роль играют, Макс. Твой папа влюбился в женщину с ребенком, с которым вы автоматически становитесь сводными братом и сестрой. Ты взрослый пацан, она — милая школьница, у которой вместо груди прыщики торчат. Это ты воспринимаешь её, как свою сестру, и не более. А другие могут относится к ней совершенно по-другому.

— Ты такой эксперт прям.

— Не подумай ничего, — спокойно говорит Рома, предвидя мои опасения. — Я просто пытаюсь смотреть на эту ситуацию объективно.

— У меня от твоей объективности челюсти сводит.

— Ну извини! Просто то, что впарил тебе Илья — бред.

— И зачем ему делать это?

— Понятия не имею, — вздыхает Рома и оглядывает с головы до ног проходящую мимо брюнетку. — Но в любом случае, Муза точно не клеилась к нему. Скорее всего, всё было как раз наоборот! — говорит он, обратив внимание на высокую блондинку с черным пакетом Channel в руке. Она идет туда, где постепенно сгущается толпа. Каждый ждет своей очереди, чтобы лично поздравить Карину. — Не зря же он тогда вылетел из квартиры и держался за нос. Небось хорошенько получил.

— Что? О чем ты?

Рома отпивает виски и трындит под нос, что попка у блондинки — что надо.

— Рома?! Что ты сейчас сказал?

— Я помню, как Илья бежал по коридору, держась за нос. Потом сел в тачку и сбил старушку. Это же в тот день и было. Я пошел на кухню, наверное, не помню… Ну, короче, чуть позже встретил и Музу. Она даже сказать ничего не могла мне, а ты говоришь о том, что она могла клеиться к кому-то! Боже, не смеши!

В моей голове неразбериха. Выпитый виски мешает думать быстрее, да ещё и восторженные женские крики отвлекают!

— Макс…

— Откуда она вышла? — спрашиваю я Рому. — Ты видел, откуда Муза вышла тогда?

— Там что-то происходит! — кричит он мне и указывает на толпу.

Слишком медленно я понимаю, что крики на другой стороне лужайки далеки от радости и восторга. И чем скорее я приближаюсь к толпе, тем яснее понимаю, что этот надрывающийся голос принадлежит Карине.

— Ничтожество! Ты полное ничтожество!

Я грубо раздвигаю столпившихся людей и с ужасом смотрю на то, как моя сестра в сверкающем синем платье со всей дури лупит Илью по лицу. Тот наклоняется, прячется за собственными руками, но ему всё равно то и дело нехило прилетает от обезумевшей именинницы.

— Конченый урод! Я тебя ненавижу!

— Карина! Успокойся!

Мы с Ромой тянем её назад, но она как бульдозер, упрямо движется только вперед и уничтожает всё на своем пути. Её руки ударяют меня по спине, не удивлюсь, если и Роме прилетело.

— Карина, что с тобой?! — кричу я на нее шепотом. — Успокойся же!

Она останавливается, устало повиснув на моем плече. Я оглядываю гостей. У всех челюсти на земле, а глаза выпали из орбит. Никто ничего не говорит, не шепчется, не улыбается. Все нарядные, красивые, но выражения лиц такие застывшие, словно пришли на похороны. Наши с Ромой обеспокоенные взгляды встречаются.

— Пойдем в дом? — тихо предлагаю я Карине.

Мне чертовски хочется знать, что случилось несколько минут назад, но я не хочу выяснять это на глазах у её друзей и наших общих знакомых. Достаточно уже того, что они видели.

Придерживая сестру за плечи, мы медленно движемся в сторону террасы. Карина явно перебрала сегодня с выпивкой. Идет пошатываясь и спотыкаясь на каждом шагу. Стараясь обуздать в себе острую потребность знать, какого черта здесь происходит, я, скрипя зубами, оборачиваюсь. Гости снова разбредаются, занимают места за столиками, располагаются на топчанах, а Рома уже усадил Илью на стул и сидит рядом, склонившись над ним.

— Я всё испортила, — бормочет Карина. — Ты так старался, а я всё испортила.

— Ничего подобного. Но ты меня удивила. Что вы с Ильей не поделили? Или тебе его подарок не понравился?

Моя шутка звучит глупо, я осознаю это. Но погода внутри меня нагнетается, а предчувствие чего-то очень нехорошего всё явственнее ощущаю кожей.

— Твой друг — урод, Максимилиан. Сколько всего ты сделал для него, сколько раз покрывал его косяки, чтобы его не грохнул собственный папаша, а он такой урод.

Усаживаю Карину в кресло и опускаюсь перед ней на колени. Её плечи поникли, а взгляд, в котором несколько минут назад бушевала разъяренная буря, сменился безмолвным штилем. Разговор с Ромой и так поселил во мне огромное зерно сомнения насчет Ильи, а теперь, глядя на Карину, которая никогда не позволяла себе ничего подобного, из этого зерна стремительно вырастает ядовитое дерево. Наверное, мне в первые в жизни страшно задавать вопрос, ответ на который я больше, чем уверен, повергнет меня шок.

— Расскажи мне, что случилось?

С минуту Карина молчит. Эта тишина между нами кажется мне целой вечностью.

— Мне так тяжело думать об этом, Максимилиан, — говорит она, наконец, убитым голосом. — Я не хочу думать обо всем этом, но воображение всё рисует и рисует без конца… Как это остановить?

— Поделись со мной и мы вместе будем думать, как выбраться из оков нашего мысленного творчества.