Девяносто девять и один

Я тут же выхватываю свой брелок в виде половины сердца. Он поцарапанный, обшарпанный и уже давно не используется по своему прямому назначению, а просто лежит под замком в сумке. Но он очень дорог мне.

— Что это?

Я с непониманием гляжу на Максимилиана, пряча свою драгоценность в сумочку.

— Брелок.

— Где вторая половина? Он ведь из двух частей? — недовольно спрашивает он. — Где его вторая половина?!

— Почему ты кричишь на меня? — взрываюсь я снова. — Это моя вещь и я не обязана отвечать на твои вопросы.

— Там буква «М» выцарапана. Твое имя?

— Ты спятил…

Я ухожу, но Максимилиан хватает меня за руку и разворачивает к себе.

— Ответь мне!

— Мне больно! — кричу я.

— Макс, ты что!

Рома бросает мой чемодан и возвращается к нам. Он без труда освобождает мою кисть и смотрит на друга в полнейшем изумлении.

— Что с тобой, Макс?

— Это твое имя, верно? — снова спрашивает меня Максимилиан, не слыша ничего вокруг.

— Да! Это мое имя, да! Вторая половинка была у Глеба, ясно?! Тебе стало легче?! Я ответила на все твои вопросы?!

Почувствовав слезу, стекающую по щеке, я бегу прочь из этого дома, но успеваю заметить болезненную бледность на лице Максимилиана. На его каменном, но таком любимом лице.

Глава 15

Это не моя жизнь. И не здесь я должен сейчас быть. Я не чувствую себя, не вижу, не знаю. Мои руки делают то, что не я им приказываю.

— Макс? Что ты делаешь? Макс? Что происходит, черт возьми?!

Останавливаюсь. Я нашел.

— Какого черта ты творишь? — не унимается Рома. — Ты разворотил всю комнату…

— Я нашел, — тихо бормочет мой голос.

— Что нашел? Макс, что творится вокруг? Зачем ты разбросал все эти вещи? Илья точно не будет в восторге от увиденного, когда протрезвеет.

— Это.

Когда я разжимаю ладонь, Рома смотрит на меня, как на умалишенного, потом опускает глаза и долго-долго не сводит их с ключей от двухэтажной квартиры Ильи.

— Зачем они тебе? — спрашивает он меня. — Ради всего святого, только не говори, что у тебя белка!

— Откуда этот брелок у него?

— Да бог его знает! Он уже тысячу лет с ключами висит. В чем дело, Макс?

Мы так часто подшучивали над Ильей, видя этот потрескавшийся брелок. Каждый раз я видел эту выцарапанную букву «Г» и не придавал ей значения.

Откуда эта дешевая вещица у парня, привыкшего к дорогим вещам?

Почему он выцарапал эту букву? Что она означает?

Кому принадлежит вторая половинка пластмассового сердца?

— У Музы такой же. Только на её части буква «М». Это имена. Её и восьмилетнего мальчика, которого десять лет назад на смерть сбила машина. Виновника так и не нашли.

— Постой… Подожди, Макс! Что ты говоришь? Ты в своем уме?

— Это ведь случилось в то утро, когда ты видел выбегающего из квартиры Илью. Ты знаешь, почему он убегал?

Из меня уходят силы. Я просто опускаюсь на пол и обхватываю голову руками, не в силах больше стараться наводить порядок в своих мыслях.

— …Он… Черт, Макс, я не могу сейчас соображать! — Рома ходит туда-сюда, гоняет воздух, а потом останавливается напротив меня и дышит так громко, словно всю виллу за эти несколько минут молчания оббежал. — Полчаса назад он сказал мне какую-то хрень, мол Карина набросилась на него, поверив Музе! Чему поверив, то? Я ничего не понял… Он сказал мне то же самое, что и тебе, но я лишь посмеялся и… Черт, Макс, о чем мы сейчас говорим? Я не могу поверить в то, на что ты намекаешь.

— Я не намекаю, Ром. В то утро Илья выбежал из квартиры, где накануне была вечеринка. Пьяный, он сел за руль и сбил во дворе мальчишку, который шел в школу. Потом он приехал к нам и сказал, что сбил старушку. А до всего этого, он… Он изнасиловал Музу.

— …Что?

Я не выдерживаю и грубо ругаюсь. Мои кулаки горят, мозги кипят, а в груди…

— Где он? — ору я.

— Постой, нам нужно ещё раз подумать и…

— Он внизу? — встаю я на ноги. — В кабинете?

По взгляду понимаю, что да. Теперь привычный порядок в голове восстанавливается. Но вместе с ним приходит такая черная и болезненная ненависть, что в моей груди вспыхивает настоящий огонь. Я чувствую, как плавится моя кожа, как пламя неистово сжирает мышцы, подбираясь к сердцу. Образ Музы, которая до конца своей жизни будет скорбеть по родному брату, уничтожает во мне огромную часть чего-то хорошего. Мчась к тому, кого я столько лет считал братом, другом, товарищем, неустанно взываю к чуду, которого сам же знаю — быть не может. Не здесь и не сейчас. Не с нами.

Кабинет освещает настольная лампа. Я с грохотом ударяю по клавише выключателя на стене и, словно бешеный пёс на цепи, жажду вонзиться клыками в человека перед собой.

Он не друг. Не брат. Не товарищ. Он даже не человек.

— Карина успокоилась? — спокойно спрашивает меня Илья. Его лицо расцарапано, под глазом багровое пятно, а воротник белой рубашки разорван.

— Что случилось?

Его не настораживает мой скрипящий ржавыми дверными петлями голос. Я медленно оборачиваюсь на шум позади меня и жестом руки даю Роме понять, чтобы не смел встревать.

— Она с цепи сорвалась. Налетела на меня, всю рожу расцарапала!

— И почему она сделала это?