Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

XV НЕ СЛЕДУЕТ КЛАСТЬ В ОДИН КАРМАН ЧАСЫ И КЛЮЧ

Маркиз де Лантенак был не так уж далеко, как предполагали преследователи.

Тем не менее он находился в полной безопасности, вне пределов досягаемости.

Он шел следом за Гальмало.

Лестница, по которой они с Гальмало спустились вслед за другими беглецами, вела в узкий сводчатый коридор неподалеку от арок моста и рва. Коридор, в свою очередь, выводил в естественную глубокую расщелину, которая одним концом упиралась в овраг, а другим — в опушку леса. Непроницаемо густая зелень, среди которой извивалась расщелина, надежно укрывала ее от людских глаз. Здесь был в безопасности любой беглец. Достигши этой расщелины, он мог ужом проскользнуть в лес, и тут найти его было невозможно. Строители даже не потрудились замаскировать потайной выход, так как сама природа превосходно спрятала его в зарослях колючего кустарника.

Маркиз мог свободно уйти этим путем. Менять костюм ему было незачем. С первого дня своего прибытия в Бретань он носил крестьянское платье, считая, что его знатности ничто не может умалить.

Он только снял шляпу и бросил ее в кусты вместе с портупеей.

Когда Гальмало и маркиз выбрались из потайного хода в расщелину, пятеро их товарищей — Гинуазо, Уанар Золотая Ветка, Любовинка, Шатенэ и аббат Тюрмо уже скрылись.

— Птицы-то, как видно, упорхнули, — заметил Гальмало.

— Последуй и ты их примеру, — сказал маркиз.

— Значит, ваша светлость, вы желаете, чтобы я вас оставил?

— Конечно. Я тебе уже говорил. Бежать можно только поодиночке. Где пройдет один, там двое попадутся. Вдвоем мы только привлечем к себе внимание. Я тебя погублю, а ты погубишь меня.

— Ваша светлость, вы здешние места знаете?

— Да.

— Значит, встреча назначена у камня Говэнов, ваша светлость?

— Да, завтра. В полдень.

— Я приду. Все мы придем. — Гальмало помолчал. — Ах, ваша светлость, подумать только — мы вдвоем плыли с вами в открытом море, и я хотел вас убить, — я ведь не знал, что вы мой сеньор. Вы могли бы мне это сказать, да не сказали! Вот какой вы человек!

Маркиз прервал его:

— Англия! Больше помощи ждать неоткуда. Надо, чтобы через две недели англичане были во Франции.

— Я еще не успел вам, ваша светлость, отдать отчет. Я все ваши поручения выполнил.

— Поговорим об этом завтра.

— Слушаюсь. До завтра, ваша светлость.

— Погоди. Ты не голоден?

— Да как сказать? Я так торопился. Теперь уж и не помню, ел я нынче что-нибудь или нет.

Маркиз вынул из кармана плитку шоколада, разломил ее пополам, протянул одну половину Гальмало и сам откусил от другой.

— Ваша светлость, не заблудитесь, — сказал Гальмало, — направо будет ров, а налево — лес.

— Хорошо. А теперь оставь меня. Иди.

Гальмало повиновался. Вскоре он исчез во мраке. Сначала слышен был хруст веток под его ногами, потом все смолкло; несколько секунд спустя уже невозможно было отыскать его след. Вандейский Бокаж, ощетинившийся, густо заросший и неприступный, был славным пособником беглецов. Здесь человек даже не исчезал, а как бы растворялся без остатка. Именно эта способность противника мгновенно рассеиваться настораживала наши армии, и подчас они останавливались в нерешительности перед этой неизменно отступающей Вандеей, перед ее неправдоподобно проворной ратью.

Маркиз стоял неподвижно. Он принадлежал к той породе людей, которые умеют подавить в себе все чувства, но и он не смог сдержать волнения, вдыхая свежий воздух после запаха крови и резни. Знать, что ты спасся, после того как ты уже был на краю гибели, видеть перед собой свою разверстую могилу и вдруг оказаться в безопасности, вырваться из лап смерти и возвратиться к жизни — все это могло потрясти даже такого человека, как Лантенак; и хотя ему уже доводилось бывать в подобных переделках, он не мог оградить свой неприступный дух от мгновенного потрясения. Он не мог не сознаться себе, что он доволен. Но он быстро подавил это движение души, пожалуй, походившее на обыкновенную человеческую радость.

Он вытащил часы и нажал репетир. Который сейчас мог быть час?

К великому его удивлению, было всего десять. Когда человек только что пережил одно из тех грозных испытаний, где все поставлено на карту, он невольно поражается: как, неужели эти столь насыщенные минуты — не длиннее всех прочих? Пушечный выстрел, известивший о начале штурма, грянул незадолго до захода солнца, и через полчаса, то есть в восьмом часу, когда уже начало смеркаться, на Тург двинулась колонна республиканских войск. Следовательно, эта гигантская битва, начавшаяся в восемь часов, кончилась в десять. Вся эпопея длилась только сто двадцать минут. Иной раз трагические действия развертываются молниеносно. Катастрофы обладают удивительной способностью сводить часы к минутам.

Но, по здравому размышлению, следовало бы удивляться другому: целых два часа небольшая горстка людей сопротивлялась большому отряду, чуть ли не армии, — вот что было поразительным; эту битву девятнадцати против четырех тысяч никак нельзя было назвать краткой, а конец ее мгновенным.