Девяностые

– Милы-ый! – обнял его совсем опьяневший декоратор Петраченко. – Что ж ты переживаешь так?! Ко мне работать иди. Никаких тебе там фантазий, понимаешь, никаких творческих мук! Цветочек вот здесь велели посадить – посадил, палку серым велели покрыть – покрыл. Никаких тебе мучений, поисков всяких. А вечерком бутылочку хлоп – и лежи-отдыхай, ничего не хоти.

Дождавшись момента тишины в монологах ребят, Андрей Рюпин заговорил сам:

– Я, честно, не понимаю, как можно сегодня вести какие-то такие разговоры, когда война идет. Война же идет, люди гибнут по правде, а кого не коснулось – отворачиваются и делают вид, что все хорошо. Творческие муки у них… Я вот сейчас спою про нас и про хозяина. Он над нами сидит, управляет, а мы как стадо тупое… Лишь единицы борются, протестуют. Ну, короче, слушайте! – Рок-музыкант без промедлений проехался пальцем по басовой струне и, широко расставив пятерню на ладах, заиграл вступление.

– Не надо, Андрюха, не шуми, – попросил Олег Девятов, но того было уже не остановить; он бросил:

– Она короткая! – и запел:

Когда он идет – желтеет трава,
Куда он смотрит – кончает золой,
Он президент, он очень большой,
Он управляет и мной и тобой!

И ты его зомби, и я его зомби,
И он его зомби, и все мы его…

Сергей все еще не достиг той степени опьянения, когда можно ввязываться в этот длящийся, кажется, далеко не первые сутки, беспрерывный разговор… Вообще-то он любил поспорить, доказывать, делиться своими идеями и слушать других. Но сегодня почувствовал, со страхом вдруг почувствовал тоску, какая колет человека, увидевшего нечто другое, новое и вернувшегося туда, откуда на короткое время уходил. Вроде бы все знакомо и дорого ему, ему должно быть приятно, а его вот колет, не дает радоваться тоска, он вспоминает то, другое… Так же и Сергей сейчас, слушая, видя ребят, готовясь включиться в спор, пытаясь наслаждаться атмосферой знакомой кухни, выпивкой, все же тяготился этим, и кто-то внутри него, пугающий и отрезвляющий, настойчиво спрашивал: «Зачем приехал? У тебя есть теперь лучшее. Зачем вернулся?»

Он не мог согласиться, он хотел быть здесь, войти в то состояние, что потерял за несколько дней жизни в другой обстановке, с другими людьми; он пил водку, курил сигарету за сигаретой, слушал речи своих друзей и всё сильней убеждался, что ему неуютно, что мысли постоянно сбиваются на воспоминания о Наде, о картинах, которые ему предстояло написать, о своей избушке; где-то в глубине души он сейчас строил планы на будущее, будущее там, в Малой Кое. И он хотел обратно туда, как всего лишь несколько часов назад хотел скорее оказаться в Минусинске, словно, вернувшись, не нашел того, что хотел найти, и понял, что вернулся зря.

И каким-то жалко-смешным казался ему трясущийся и брызжущий слюной Андрей Рюпин, который пел уже во все горло, рыча и задыхаясь в своем маленьком бессильном гневе:

…Его руки по локоть в крови,
Все мы его от Москвы до Тувы,
Мы его ненавидим, мы его не хотим,
Мы его проклинаем, мы его не люби-им.

Но ты его зомби, и я его зомби,
И он его зомби, и все мы его!..

Закончив, он напоследок особенно яростно ударил по струнам, в надежде, видимо, порвать их, но струны выдержали.

– Не переживай ты так, Андрейка, чего ж, – попросил Миха Петраченко, подавая ему стакан. – Объективно-то – механизьм же это – государственное устройство. Всё перемелет, только сунься – конец…

– Говно! – хрипнул Андрей сорванным голосом, выпил и лег рядом с Колей Головиным.

Пришел из комнаты Юрик Пикулин, маленького роста, очень энергичный паренек; глотнув водки, долго и в который раз стал рассказывать, как пьют в Молдавии, где он однажды побывал. Олег Филатов и Роман Сенчин тем временем спорили об экстремизме в литературе и вообще в искусстве; оба были за экстремизм, но в деталях никак не сходились… Резчик по дереву Володька Шаров, пробираясь на кухню, опрокинул в прихожей тумбочку, упал, то ли потерял сознание, то ли снова уснул, и ребята отнесли его обратно на диван…

Когда водка кончилась, собрали еще на две бутылки, растолкали Колю, и он сходил до ближайшего киоска… То один, то другой ронял голову на стол, схватывал несколько минут сна и, чуть отрезвев, ввязывался в очередной спор или начинал долгий рассказ-размышление.