Я изъясняюсь кратко, меня этому научила жизнь. Время – деньги. Поначалу ты – никто. Не в минус – в ноль. Ты нечто неизведанное. Ты заговариваешь, а значит, требуешь к себе внимания. Что же это означает? Почти ничего. Мы не знаем, кто ты. Наши ресурсы ограниченны. Время стоит денег. Мы уделим тебе минуту – ты заплатишь не слишком высокую цену. Просто представь нам ядро, самую суть, что кроется в этом ядре. У тебя есть целая минута. Первые секунды мы будем слушать тебя очень-очень внимательно. Цени это.
Но если не сможешь оправдать ожидания, выдержать пристальный взгляд, смалодушничаешь, то пеняй на себя.
Но ты сможешь, конечно, сможешь. Что тебе этот кусочек, это ядрышко, оно в твоих глазах дорого, но на самом деле ничего не стоит. Конечно, это просто тренировка, будут еще сотни таких. Сотни дискретных шажочков – пока не научишься, а потом и большой куш не заставит себя ждать.
А может, сорвешь джекпот? С кем не бывает. Мы же в тебя верим, а это не пустой звук.
Но будь осторожен. Каждый твой шаг зиждется на предыдущей победе. А победы – ну ты ведь знаешь, эта песня стара как мир, – товар скоропортящийся. А старые победы, даже смешно говорить, так это навязло на зубах, – товар еще какой сомнительный. Так что надо бежать, нельзя останавливаться. Можешь, не можешь – надо бежать. То, что ты делал вчера, – мрак, минуту назад – никому не нужно и не интересно.
Беги, и лучше беги быстрее – другие тоже бегут, это конкуренция.
И я бегу, уже который год, и ненавижу себя за те минуты, когда все-таки приостанавливаю бег – чтобы перевести дух.
И я бегу, и на бегу изъясняюсь самым лаконичным и исчерпывающим образом. По-другому нельзя, дыхания не хватает.
Итак, я бегу и изъясняюсь кратко. Я видела разные кошмары. Но мне редко бывало страшно. Я помнила слова одного, может, совсем обыкновенного псевдоинтеллектуала – вряд ли он был чем-то большим. Тем не менее посвятил полжизни гуманитарным наукам. Так вот – сон есть спасение от себя самого. Убежище, чтобы самому себе не надоесть.
Ну и как же во сне может быть страшно? Разве что, если не можешь дышать. Но такое сплошь и рядом в реальной жизни.
Сейчас у меня есть деньги, и я очень спокоен, потому что верю в судьбу и закономерности и потихоньку учусь понимать себя. Здесь нужно отдать Маше должное – у нее можно было научиться писать. Научившись писать, легче понять самого себя. Это как у Капоте – научившись французскому, легче притворяться, что знаешь английский.
Диалог человечнее монолога.
Она говорила: «Когда я теряюсь в толпе, прекращаю узнавать саму себя. Ничего не понимаю и пытаюсь сбежать от одиночества, схватив кого-то за руку, а этот подвернувшийся будет свято верить, что он один такой».
И мне это стало понятно только теперь. Она еще крепко стояла на ногах и, наверное, была привязана ко мне – может, неглубоко, может, глубоко, но длилось это недолго. И конечно, это не любовь. Но что такое любовь – просто глупый разговор. Ее понимание устройства мира имело крепкий фундамент, можно было бы назвать это светским гуманизмом – она гуманная, да, и светская. И хотя изначально было другое значение, почему бы не назвать так. Это интересно, это игра в слова, а играть умным взрослым интересно. Кнехт играл, был умным и одиноким. Естественное положение вещей, никакого противопоставления. История обыкновенных людей.
И этот рационализм позволял ей делать успехи – и не сходить с ума. Она сильная девочка, всегда знает интуитивно, где правда. Что стоит усилий, а что нет. Она не ударит зря, просто улыбнется. И сколько ей ни делали больно, она все равно верит людям. Не устает быть доверчивой. И это спасет не ее одну, а еще и всех нас, кто ее любит.
И меня, может, спасет, чем черт не шутит?
Ингмар Бергман, «Седьмая печать»
Выдержу я или нет. Каковы шансы, что все кончится хорошо? Больше нуля?