«Девианты»

А потом гостям поднесли рубиново-красный бурлящий напиток, якобы дарующий вечную молодость и неуязвимость от любых вражьих происков. Пить подозрительную бурду было противно, но пришлось – неизвестно, как бы на подобные капризы отреагировал верховный шаман. Выпили, не умерли, но что было потом! На следующий же вечер меццо сопрано сцепилась с главрежем по поводу якобы утаенных им гастрольных гонораров и воткнула ему в руку вилку. Певицу в два счета депортировали в Эмск и посоветовали навсегда забыть о сцене. Подававшая большие надежды дебютантка, которой уже доверяли партию Графини в «Пиковой даме», от горя спилась в два года.

На следующий же вечер после инцидента с главрежем шаманское проклятие настигло кларнетиста. Давали «Бориса Годунова», и вот в самый душераздирающий момент, когда первый бас повалился на трон, отмахиваясь от кровавых мальчиков, драматичное пиликанье скрипок перебило жужжание кларнета, чье присутствие в этом месте Мусоргский отнюдь не предусматривал. Причем, зажужжал он ни что иное, как «Полет шмеля», и остановить его не было никакой возможности до самого конца спектакля. Культурная общественность была в шоке, в городе только и говорили, что о скандальных гастролях, а местный чиновник от культуры в соавторстве с двумя-тремя склочными, но очень заслуженными театральными деятелями уже кропал гневное письмо самому К. У. Черненко.

Что стало с кларнетистом дальше, доподлинно никто сказать не мог, но, как заверял Светлова анонимный источник, одна эмская паломница из бывших театралок с удивлением признала его в знаменитом старце Никодиме с одного из Соловецких скитов.

Далее Светлов переходил на таинственный шепот и напоминал о череде смертей, которые обрушились на театр в последующий после гастролей год. О судьбе виолончелистки в этом контексте не сообщалось – очень возможно, демоны пощадили ее за красоту глаз или же мягкий беззлобный нрав – зато вот балерон неожиданно обнаруживался в лесу на Байкале, куда якобы бежал от злого рока, отрекшись от родины, семьи и служения искусству.

Но обнаруживался он не просто так. Оказывается, Роман Светлов услышал о мистической истории, приключившейся в Эмском театре 25 лет назад, от своей учительницы, и долгие годы вел подкоп под эту жгучую тайну прошлого. И вот, на исходе пятого года изучения источников и опроса свидетелей он совершенно случайно нашел эмского балерона в глухом таежном лесу! Как неохотно рассказывали местные, отшельник объявился у них аккурат четверть века назад – ну, никак не меньше двадцати – и с тех пор круглый год жил один в землянке, питаясь подножным кормом и не произнося ни слова.

Однако Светлов не был бы Светловым, если бы не заставил аскета заговорить эксклюзивно для «Девиантных новостей»! Далее приводилось небольшое интервью, где – видимо, от долгого молчания с трудом подбирая слова – отец-пустынник рассказывал, как он промышляет белку, варит мох, исполняется премудрости библейской, а кто такие Зигфрид и Базиль – забыл как страшный сон, ибо служение сцене бесовство великое есть.

Как зачарованная, Серова набрала внутренний номер Яблонской:

– Ян, я в культурном шоке. У меня нет слов, – только и смогла произнести она.

На сходке редакторов сенсацию было решено держать в тайне, но к вечеру информация о шедевре Светлова почему-то была известна даже самой последней сошке «Девиантных». И хотя лично прочитать текст и подивиться тому, как пишут великие журналисты, возможности ни у кого пока не было, Ростунов заметно разнервничался, а Колчина вдруг ни с того, ни с сего разрыдалась.

– Из-за недотраха что ль взгрустнулось? – съязвила Рыкова. – Что это вдруг с тобой?

– Ни-че-го, – в истерике простучала зубами Колчина и вдруг взвизгнула: – А вы думали, это из-за того, что я до сих пор не вышла замуж?! Я же знаю, вы все тут меня жалеете!

Серова отошла от толпы сочувствующих. Она прекрасно понимала, почему у Колчиной сдали нервишки. Час назад Юле откуда-то стало известно, что ее инвалид-многоженец слетает с номера. А это значило две неприятные вещи. Близился конец месяца, а Юля несколько недотягивала до нормы строк. Этой публикацией она надеялась выровнять ситуацию. А, во-вторых, раз слетал ее материал – значит, появился какой-то другой. И надо думать, не абы какой, а просто золотой, ведь ее инвалида-многоженца Яблонская планировала как гвоздь номера…

– Что там за психоз? – уходя из редакции, шепотом поинтересовалась Яблонская у Серовой.

– Да не обращай внимания. Рабочий момент, – и как ни в чем ни бывало, Светлана продолжила бить по клавиатуре.

Ни при каких обстоятельствах она не покидала редакцию раньше начальницы. А с полгода назад к ежевечерним бдениям Серовой присоединилась и Корикова. Что она высиживала в конторе до девяти вечера – было совершенно непонятно…

* * *

А спустя четыре дня разразился скандал.