Девять

Гносеологические корни религии целиком и полностью – в сфере психологического управления. Как и всякая форма духа, религия не случайна, то есть она не могла не возникнуть. И возникла она как служба смерти, как «вздох угнетенной твари» (К. Маркс). Она паразитирует на страхе смерти, на действительной трагичности неразрешимых «экзистенциальных дихотомий» (Э. Фромм). И действительные сущностные противоречия предлагает разрешать «легко и приятно»: иллюзорным способом. Иначе говоря, религия есть способ духовной компенсации. Лично мне такая формула религии представляется исчерпывающей. И речь не о том, насколько мешают или помогают иллюзии жизни значительной части населения Земли. Речь о соответствии типа духовности, создаваемого религией, действительным потребностям реального человека, о роли религии в выработке действительно достойных духовных программ.

Религии есть на что опираться в структуре сознания человека. Потребность в психологическом приспособлении всегда будет гнать человека под защиту «высших сил». Однако с точки зрения теоретического (научно-философского) сознания, управляющего идеологическим, никаких особых философских проблем с религией сегодня нет. Все сакральные манипуляции – чисто психологического свойства (от потребности), и идеологичность религии легко объяснима.

Истинная проблема религии – в ее своеобразной амбивалентности: теоретической несостоятельности и одновременной глубокой практической укорененности в жизни. И здравый философский смысл говорит нам, что невозможно ограничится теоретическим разрешением проблемы, у которой множество иных измерений, нравится нам это или нет.

Амбивалентность религии, равно как и амбивалентность всех прочих инструментов диктатуры натуры, объясняется тем, что натура (в интересующем нас контексте – психика) «тянется» к культуре (к сознанию), эволюционирует в сторону культуры. От низшего – к высшему; от простого – ко все более сложному; от формальной логики – к диалектике; от системного мышления – к целостному; от психологического приспособления – к разумному пониманию (познанию). Более того, логика, и даже закон информационного развития (закон сохранения информации) гласят: натура неизбежно порождает культуру и так же неизбежно видит в ней своего смертельного врага.

Благодаря религии, принципиально оппонирующей рынку, рынок и демократия приобрели гуманитарную респектабельность, «культурную» легитимность и «перспективу». Иной, «лучший» мир, судя по всему, уже не за горами.

4. Секс. Казалось бы, странно говорить о сексе, о сексуальных потребностях в контексте религиозных предписаний, особенно строго осуждающих плотские проявления человека. «Не прелюбодействуй!», «Не пожелай жены ближнего своего!»: эти библейские слоганы стали моральными императивами. Попытка обуздать коллективным бессознательным индивидуальное – налицо. Однако рынок и демократия, опираясь на иной тип коллективного бессознательного, несколько иначе относятся к сексу, товару исключительно и вечно прибыльному. Святому, потому что грешному. В связи с амбивалентными характеристиками компонентов пентагона интересно было бы рассмотреть тему сексуальности.

Строго говоря, весьма органично раздвигает треугольник до четырехугольника (который еще ближе по своей геометрии к кругу!) еще одно производное от сакральной триады: секс, наиболее актуальная идеология (светская религия) эпохи. Культ силы и секс – близнецы-братья.

Тут вот что бросается в глаза: для человека экономического, который холит и лелеет свои базовые потребности, тема «про это» стала едва ли не культовой. Виноват: именно культовой, безо всяких оговорок. Пожрать, поспать, поселиться (хлеба и зрелищ, как говаривали в старину) – вот ценностный ряд «маленького человека», думающего брюхом и подбрюшьем, активно потребляющего. Без этой темы нет демократии; можно сказать, демократия в принципе не представима без эротики и секса, поскольку ее герой, homo economicus, «думает» тем самым лобным местом. Потребление, удовольствие – его религия, и секс в этом контексте становится вещью едва ли не сакральной.

Истинный демократ чтит «Библию» человека экономического с ее золотым аморальным правилом: кто сильнее, тот и прав. Даже маленькие слабости большого человека должны быть проявлением его силы. Вот почему для него любовь сводится к сексу, а секс – к проявлению силы. Секс становится органическим продолжением демократического (силового) мироощущения и миросозерцания; если угодно, секс становится атрибутом идеологии – идеологии потребления, конечно. В политике инструментом демократии становится война, в интимной жизни – завоевание дамских сердец, то есть психологический напор, органично переходящий в насилие, агрессивный, животный секс. Отсюда и фронтовая лексика записных сердцеедов: любовный фронт, любовные победы, любовные поражения, сразить наповал, взять штурмом неприступную крепость…