Девять

Ну, хорошо, хорошо. Оставить в стороне теоретическое обоснование случившегося и причину, почему всё случилось именно с ним. Допустить, что связь между убийством и его видением есть, однозначная и недвусмысленная, а именно: сначала он увидел призрак убитой, а затем каким-то образом присутствовал при самом убийстве. Не физически, а… А как? Очевидно, как-то отрешившись от физического мира. Астрально… Чёрт, слова-то какие… М-м-м… С ним случилось, что-то, что принято называть ясновидением, или как его называют адепты парапсихологии — пси-гамма-феномен, когнитивный в отличие от феноменов физического характера вроде психокинеза.

Горохов старательно выковыривал из памяти застрявшие там отрывочные сведения… Астрал, что-то ещё об астрале. Кажется, способность видеть астральный мир называется психометрией. Включает в себя и сон, и телепатию, ясновидение и сомнамбулизм. Да, выбирай на вкус, что говорится… Какая-то каша в голове, ей богу! Животные особенно чувствительны к астральному миру. Собаки, например, рычат и даже прячутся при возникновении астральных отпечатков человека, ещё до того, как этот отпечаток можно увидеть, как нечто материальное…

Господи, да что же он читал?! Алана Кардека? Нет, на «Книгу духов» не похоже… Может быть «Книга медиумов»? Нет, не то…

Память набирала обороты, подсовывая детали, полузабытые подробности. Горохов проваливался в щель недавнего прошлого, кажущегося таким неважным и мимолетным, как книга в мягкой обложке, прочитанная в междугороднем автобусе… Определенно, он держал в руках какую-то книгу, строчки которой всплывали в голове, волоча за собой, словно донные водоросли, тонкие полупрозрачные тени незлобивой иронии и ленивого интереса — тех немногих ощущений от тогдашнего чтения…

«…Бесформенность и ужас иных снов и кошмаров объясняется тем, что в это время человек видит лявр астрала». О-хо-хо! Лявр!..

Но настроиться на ироничный лад не получалось…

«Психометр может видеть ауру человека, то есть его мысли и желания в астрале, а также часто астральные клише его прошлых действий, или даже его будущего»… Будущего? Будущего?!

Фразы цеплялись друг за друга, словно звенья якорной цепи, изъеденной морской солью. Она петлями ложилась на плечи, обдирала ребра, путалась в ногах и тянула в непроницаемую разумом глубину навстречу легким пузырькам ускользающего смысла.

Невозможно! Невозможно думать, что пока он трясся в ванной или забывался коротким и тревожным предутренним сном, кто-то убивал человека, женщину. Капля пота покатилась по виску. Горохов стиснул зубы. Почему-то вдруг показалось очень важным вспомнить злополучную книгу, чьи строки с беспощадной ясностью раздирали мозг. Он зажмурился, в темноте плыли белые пятна, словно огни святого Эльма на верхушках корабельных мачт. В ушах стоял рокот чужого океана, в котором он болтался жалким обломком крушения предыдущей жизни. Жесткие волны несли Горохова прямо на отвесный утёс, что выплывал из темноты, насыщенной горько-соленой влагой, обрывком книжной страницы грязно-песочного цвета дрянной бумаги. Под верхним обрезом велеречивым курсивом значилось: С. Тухолка, «Оккультизм и магия». Ниже, великанской прописью, начинался новый абзац, высеченный в скале:

«…Поэтому впечатления и видения в астрале в значительной степени зависят от характера и настроения психометра. Так, человек с хорошими и возвышенными чувствами привлечет к себе эгрегоры добра, и символы его видений будут носить более духовный характер, тогда как человек, одушевленный низменными и злыми желаниями, легко может поддаться влиянию эгрегоров и лявр зла»…

Горохова швырнуло на каменные зубья, у подножия скрижали…

5

На следующий год осень пришла неожиданно, как записная прогульщица, которую уже не чаяли увидеть. Скромно потупившись, с натужным усердием она принялась наверстывать упущенное, поливая Кирчановск унылыми дождями, сноровисто ощипывая листву с деревьев, подбитую ночными заморозками, разгоняя печальные желто-красные конфетти по проспектам и улицам сырыми метёлками ветров.

Первый снег выпал в начале ноября, в сухую промерзшую землю с редкими хрусткими лужами, но тут же растаял в жидкую кашицу на раскисших земляных тропинках. Народ обходил Яму стороной. Не из страха, разумеется, а потому, что спускаться по скользким, размокшим склонам, а потом ещё и подниматься, тяжело. Те, кто все же решался срезать путь, порой выходили к остановке с такими огромными комьями грязи на обуви, что едва волочили ноги. Они долго пытались очистить подошвы о края бордюрного камня, ругательно ворча под ехидно-жалостливыми взглядами собравшихся.

Остановка быстро приобрела запущенный, неряшливый вид. За неделю изредка прерывающегося, мокрого снега и стремительных, как кавалерийские наскоки, оттепелей, охотники ходить через Яму перевелись.

Горохова это и радовало и пугало.

Радовало, что меньше случайных и припозднившихся прохожих будут подвергать себя ненужному риску. Пугало то, что этот уголок станет укромнее и для кого-то ещё привлекательней.