Девять

— Меня терзают смутные сомнения, — сказал он, глядя жене в лицо.

Люся отвернулась, делая вид, что высматривает трамвай.

— Какие? — спросила она легкомысленно, поправляя воротник плаща. Жесткий ветер колол шею…

— Относительно горохового супа, которым будут закармливать одного будущего доктора нашей многострадальной новейшей истории…

— Трамвай, — сказала Люся, поворачиваясь. Оранжевые искры в её глазах сверкали…

Катины гости пришли через два дня, в субботу. Полтора десятка девчонок и мальчишек, чинных и опрятных, немного смущённых присутствием взрослых и ответственно исполняющих ритуал поздравления. Люся помогала Инне: готовили на двух кухнях, двери в квартиры не закрывались. Ароматы блюд беспрепятственно проплывали по комнатам, вслед за музыкальными аккордами, приглушенными детскими выкриками и смехом. Чуть позже ребячий гомон поднялся выше, заглушая собою остальные звуки. Дети затеяли какие-то игры с беготнёй и поисками.

Горохов с Игорем укрылись в кухне, за закрытыми дверями и шахматами.

Когда партия перешла в эндшпиль, Игорь крепко задумался над очередным ходом, и Горохов вышел в туалет. В ванной комнате черноволосый и большеглазый мальчик, почему-то уже в болоньевой курточке с двумя красными полосами через грудь — может, собрался уходить? — мыл руки. Он обернулся к Горохову, щека чем-то выпачкана.

— Извините, — сказал мальчик. — Я грязный. Мне бы умыться…

— Ничего, — улыбнулся Горохов. — Пожа…

Краны были закрыты. Детские ладони мыли воздух под носиком смесителя. Что-то невидимое скользнуло по щеке мальчика, оставляя за собой мертвенно-бледный след. Горохов отшатнулся, поворачиваясь и падая в ломкие, истлевшие листья…

Минут через тридцать Игорь нашел его в ванной без сознания, лежащим на полу. Пальцы с сорванными ногтями сочились кровью. Кафель над телом испещрен буроватыми полосами…

6

Низкое небо в черных трещинах от перепутанных ветвей, словно вата облаков слезла с проволочного каркаса и в прорехи вот-вот посыплется снег. Ветер резвился над головой, насвистывая на костяных флейтах заунывную мелодию — гимн злому божеству полузаброшенного храма, чьи древесные колонны подпирали остатки фронтонов, балок, перекрытий, части разрушенного свода…

Пальцы в карманах пальто окоченели, но всё равно саднили. Лейкопластырь на кончиках, словно фальшивые отпечатки пальцев из воска. Колонны-стволы раскачивались перед воспаленными глазами, каблуки цепляли выступающие из земли корни, прель набивалась в низкие ботинки. Серый свет сочился на плечи, дыхание вырывалось изо рта облачками пара.

Где это место?!

Поваленное дерево, пень с расщепом, остатки кирпичной стены…

Глаза закрывались. Холодно…

Горохов привалился к ближайшему стволу плечом, поднял лицо и смежил-таки веки.

Пожалуйста, ну, пожалуйста!

Губы кривились и дрожали, но это не только его мольба-шепот. Не только…

Третий вечер он месил грязь на дне Ямы в поисках места, которого здесь, возможно, нет.

«Не лги, не лги себе! Оно здесь. Ты знаешь, что оно здесь. Как этот тихий и тонкий, умирающий шепот…

…пожалуйста, ну, пожалуйста…

что засел в твоей голове раскалённым гвоздём. Она знает тебя. Она играет с тобой…»

Холодные иглы кололи лицо, веки вздрагивали. Горохов зажмурился сильнее, горячие, запёкшиеся губы ловили едва ощутимые капли начавшегося дождя.

Поваленное дерево, пень с расщепом, остатки кирпичной стены…

Это не может быть здесь. Он бы нашёл, не такая уж она и большая. Яма.

«Она играет с тобой…»

Голая, вся на просвет, как гипсовый скелет в школьном кабинете биологии, обгоревшая, мятая гильза «Беломора» торчит в зубах. Смешно… Тебе смешно, Горохов?

Нет.

Порыв ледяного ветра подхватил протестующий выдох и унёс вслед веренице истлевших листьев. Перестук и шелест промерзших веток над головой напоминал овацию мертвецов в конце представления. Сейчас актёры выйдут на поклон…

Хрустнула веточка. Горохов открыл налитые кровью глаза. Скорые сумерки уже топили Яму влажной, густеющей мглой, прошиваемой нитями дождя. Стволы деревьев почернели, как после пожарища, плети кустарника напоминали гигантские хлопья мокрого пепла. Он ничего не нашёл, но никак не мог оторваться от ствола и уйти наверх, к пятнам жёлтого света, что уже начали загораться над Ямой, теплые, призывные огни. Дом. Горохов не двинулся с места.

Он ничего не мог объяснить Люсе. Он не спал три ночи подряд, страшась вновь очутиться на донышке черно-белого фотографического отпечатка, хотя уже знал, что к снам его видения не имеют отношения. Два вечера он возвращался домой много позже обычного в пальто, забрызганном грязью, испачканных ботинках, с прилипшими к подошвам листьями, замызганных настолько, что невозможно определить их цвет,

«Алик, ты опять шёл через лог!»

«Извини, я торопился. Я сейчас почищу…»

«Садись ужинать…»

«Да, да. Я сейчас…»

Кусок не лез в горло. Горохов механически двигал челюстями и односложно мычал, имитируя своё участие в разговоре. Он ждал, что сейчас кто-нибудь войдёт в кухню. Кто-нибудь, кого будет видеть он один.

«Ты хорошо себя чувствуешь?»

«Да. Немного устал…»