Девять

Шемелинский отнёс чашку на чайный столик, слил из блюдца в раковину и тщательно протёр всё салфеткой, не позабыв и о донышках. Переоделся в свежий халат у шкафа и только после этого вернулся к беседе.

— Так о чём бишь мы? — он лучезарно улыбался.

— «Упаковщик». Вы говорили, что-то о клинической картине… и откуда вы, собственно…

— Простите, Альберт Васильевич, — прервал Горохова врач. — Я не могу это обсуждать. Скажу лишь, что давал определённого рода консультации работникам розыска при составлении психологического портрета подозреваемого, его образа действий. А потом, это я несколько категорично высказался — «ясна». В нашей области утверждать что-либо определённое стоит, лишь имея под рукой объект. М-да. Так что, в каком-то смысле, вас продержали в СИЗО так долго не без моей помощи. В общем, рассматривайте наш разговор, как мои личные извинения в том числе…

— То есть?

— Так я ведь далеко не каждого, обратившегося к нам за помощью, принимаю лично, — в улыбке психиатра проскользнуло что-то живое, от лукавства. — Да, да. Я вас знаю. Меня познакомили и с заключением врача института судебной психиатрии, который с вами беседовал… там. Словом, вы меня заинтересовали…

— Почему?

Шемелинский сцепил ладони на животе, сложив кончики вытянутых указательных и больших пальцев.

— Ваш галлюциноз, — начал он раздумчиво, — Весьма необычен. Он включает слуховые, зрительные и тактильные обманы восприятия в сложных сочетаниях и носит императивный характер… Это я говорю о самоповреждении пальцев… В этом состоянии возможно причинение вреда окружающим. М-да, по правде говоря, я предпочёл бы понаблюдать вас в стационаре… Как вы, нет? Нет… Ну и ладно. Обычно, синдром протекает на протяжении длительного времени без нарушений сознания, проявляясь исключительно яркими, обильными галлюцинациями, но одноплановыми, скажем слуховыми. Знаете, все эти голоса, которые велят что-то делать… Ну, вот. В процессе развития заболевания может возникнуть и обонятельный галлюциноз. У вас, кстати, не было? Никаких запахов не ощущали, неприятных, как правило…

— Нет, — солгал Горохов.

— Это хорошо. — Шемелинский поднялся и пересел за свой стол, в большое кожаное кресло. — Я почему вам так всё это подробно… — он принялся копаться в ящике, шурша бумагами, — Если навязчивые состояния могут быть следствием развития, как невроза, так и шизофрении, то галлюциноз — только шизофрении… Ну, всё прочее мы с вами исключили…

Он похлопал ладонью по медицинской карте Горохова и продолжил:

— Как я говорил, необходимости в госпитализации нет, но кое-какая терапия вам определённо показана. Запускать расстройство ни в коем случае нельзя. Давайте-ка мы с вами попробуем какой-нибудь лёгкий транквилизатор, м-м-м, скажем, «элениум», — Шемелинский принялся чиркать пером в грязно-жёлтом бланке. — Лекарство против страха, хе-хе, у Вайнеров, помните? Хорошо. Ну, и, пожалуй, галоперидол. Вот. Через десять дней жду вас у себя. Возьмём кое-какие анализы, побеседуем…

Горохов с опаской взял в руки рецепт. Почерк у Шемелинского мало чем отличался от загогулин прочих докторов: размашистый и совершенно нечитаемый. Угадывалась только дозировка…

— Мрачновато звучит, — сказал Горохов с нервным смешком.

— Ничего подобного! — Шемелинский перестал улыбаться. — Минимальные дозы, один раз в сутки… Мрачновато звучит, Альберт Васильевич, «распад личности и потеря социальной адаптации». Мне бы не хотелось видеть вас вон там, на улице, ковыряющего лопатой снег.

«Мне бы тоже», — подумал Горохов.

14

В душном автобусе он забился в угол, глубоко засунув руки в карманы, привалившись головой к стеклу. Город проплывал в окнах, как картинки в балаганном вертепе: грязный, закопчённый, с тротуарами покрытыми ржавчиной песка, чёрными сугробами, плешинами льда и снежного наката на мостовой, полустёртой разметкой пешеходных переходов, пыльными взглядами домов, несуразными плетьми голых карагачей, словно скрюченных артритом, муравьиной сутолокой на остановках. Чужой и незнакомый, не на месте, как увеселительный аттракцион на кладбище, громыхающий металлическими сочленениями, плохо смазанными колёсами и цепями.

Горохов закрыл глаза.

«Я не опасен», — подумал он. — «Я ни для кого не опасен. Я не могу причинять вред. Это просто смешно!»

Хотелось заплакать. Рот наполнился тошнотворной горечью, словно он сунул под язык таблетку левомицетина. Он увидел Яму. Очень четко. Голые стволы, торчащие из серых сугробов, комья вороньих гнёзд в ветвях. Жадное нетерпение в проталинах, порнографическая обнажённость в вытоптанной тропе с длинными языками накатанных дорожек. Она вновь пускала корни по сторонам, под будущую сень. Весна…

«По поверьям тельмучин, Унгмару — бог неба и света, однажды спустился на землю в поисках зловонной норы Кельчета, властелина и повелителя подземного мира. Унгмару нёс посох истины. Там, где он касался им земли, остались следы. Места, где невозможна ложь ни в слове, ни в деле, ни в помысле. Там обнажается душа, и потаённое знание о себе открывается человеку до конца…»