Девять кругов любви

– Что ж, проходите, ваша комната налево, мистер…

– Боб, просто Боб.

– А может быть, хотите чаю с дороги? Тина, будьте за хозяйку! – он намеренно не замечал Залмана, которого, впрочем, это не задевало. Указав посыльному, куда ставить чемоданы, генерал удалился, довольный миром, навязанным противнику боем.

Предложив американцу сесть, профессор сказал:

– Наверное, при вашем занятии вы остались холостяком, простите мою славянскую бесцеремонность.

Лицо Боба, бесцветное, как у альбиноса, было непроницаемо:

– Тем не менее, я женат и отец маленького сорванца.

– Ну, не геройство ли? – заметил Георгий Аполлинарьевич.

– Да, это мой крест… Знаете, есть картина – забыл фамилию художника – где мужчина оглядывается на удаляющихся от него кокетливых девиц. Название «Упущенные возможности». Точно сказано обо мне. Но я даже не могу оглянуться – немедленно передадут жене, а ей принадлежит еженедельник, для которого я работаю, – Боб вынул из портфеля иллюстрированный журнал, и тот пошел по рукам присутствующих. – Представляете, каково наводить объектив на полуголую красотку и не выдать, что она сводит тебя с ума. Приходится хитрить, изворачиваться, придумывать тысячу уловок, чтобы выразить ей свое восхищение, но уже в другом месте. Это, конечно, между нами, – он наклонился к профессору. – Кстати, в вашей милой компании есть потенциальные модели. Ну, эта с изумительными черными глазами, просто отвернется от меня, а та, беловолосая, пожалуй, не откажется испытать судьбу.

Тина принесла чай, и не смущенная пристальным взглядом фотографа, сказала спокойно по-русски:

– Кажется, я представляю некоторый интерес для вашего журнала?

Боб не нуждался в переводе. Они вели старую игру, и незнание языка не мешало их диалогу.

– Пожалуй, – ответил он, – но необходимы пробы.

– Я готова, – улыбнулась Тина, и только теперь глянула на Андрея..

Быстрым движением она стянула через голову блузку, и так стояла перед всеми, ничуть не стыдясь. И правда: в этом великолепном творении природы – ее бело-розовой груди с ликующими алыми сосками – не было ничего постыдного.

Остальные не разделяли ее спокойствия. Самый чувствительный из них, Саша, почти физически ощущая, что воздух накалился до взрыва, перевел ручку кондиционера на предельную мощность, и свет погас снова. Тогда дрожащая рука Юдит потянула Андрея, и они, натыкаясь на что-то, исчезли, невидимые, так же, как пришли…

В дороге и потом, дома, он пытался объяснить ей необъяснимое – эту сцену с раздеванием, но она молчала, возможно, даже не слушая его. Андрей еще совсем не знал ее, хотя уже понимал, что в Юдит нет ничего от женщины, погребенной заживо под лавой Везувия. Легкая и естественная, она радостно привыкала к ощущению свободы, которую не могли дать ей религиозные родители. В Эйн Карем Юдит словно почуяла зов природы, заглушенный раньше большим городом. Часто, не сказав ни слова, она подымалась к пещере, где росли, обнявшись, алон и эла, или уходила в поле, поросшее ромашкой и полынью. Поначалу Андрей увязывался за ней, но скоро и не без обиды догадался, что он лишний, и следил издали, как она оглядывает голубой горизонт, потом трогает какой-нибудь цветок и улыбается, напевая вполголоса свою любимую песню: «Ламут, ламут, ламут алеха, ламут алеха, ламут алеха» – «Умереть, умереть, умереть для тебя…»

Ее уединению не мешал только старый тайманец, посвящавший девушку в тайные свойства растений. Многие из них постепенно перекочевали в ее комнату, внося свой неповторимый аромат – от сладковато-терпкого розмарина до тревожного, будоражащего – то был рейхан, который рос здесь испокон веков и, не раз вытоптанный полчищами завоевателей, вновь и вновь покрывал молодыми побегами эту землю.

Юдит тоже казалась никому не подвластным, девственным краем, где еще не ступала нога человека – его нога, ревниво думал Андрей. Напрасно ловил он ее взгляд, вслушивался в милую задумчивую речь – ничто не напоминало о том дне, когда он взял ее, сам мучась причиненной им болью. Может быть, после того, как внезапный порыв, отдавший Юдит Андрею, прошел, ее растерянность и стыд представили это таким безобразным, что она просто вычеркнула все из своей памяти? Или причина другая, и Андрея, как случалось в прошлом, обмануло собственное воображение и вино из подвала Нисима?