Девять кругов мкАДА

– Я ухожу из Бойцов, – повторяю я. – У Санечки теперь только мать. Я больше не имею права рисковать.

– И почему?

Хороший вопрос. Почему я не буду ненавидеть. Почему не буду мстить. Почему не восстану против тех, кто пользуется людьми, зная, что у них есть срок годности.

Почему я останусь с теми, кто сломал мою жизнь.

– Тёма погиб, чтобы в этом мире не стало одним монстром больше. – Я выдыхаю горький дым в последний раз. Хотела бы я, чтобы горечь внутри вышла так же легко. – Если я могу сделать что-то, чтобы было меньше монстров, меньше жертв… Он бы этого хотел.

Мир. Жизнь. Взросление. Работа. Любовь. У всего есть обратная сторона. Я их узнала – и в моих силах сделать так, чтобы кто-то узнал чуточку меньше.

Наш с Тёмой ребенок, например. И много других детей, выросших и пока нет.

Леонид наблюдает, как я бросаю окурок в урну и поднимаюсь с обесцвеченной снегом и дождем лавки.

– У меня редко были такие соратники, Вася, – слова мягкие, как тополиный пух, который снова носится в воздухе. – Спасибо.

Я киваю, как один соратник другому, и отворачиваюсь. Зенитное солнце толкает меня в спину; вкус сигареты горчит на губах, пока я ухожу беречь кого-то, кто никогда не познает то же, что познала я.

До встречи, соратник мой, муж мой, любовь моя.

Свидимся однажды, на обратной стороне.

Саша Степанова Город говорит

Хуже всего собака. Никогда бы такую не выбрала. Но папа ни с кем не советовался – он вообще не выбирал. Приехал в приют, ткнул наугад: «Я не Бог и не могу решать, кому из них спать на диване, кому в говне». Я тогда разозлилась страшно: а жест вот этот царский, дарование случайности – не божья ли милость, которую он себе присвоил? Наплевательство. У тебя двушка в Цариках, парк Сосенки и пенсия по инвалидности, тебе, может, внуков еще воспитывать… Но с внуками не складывалось, да и возвращаться в Москву я не собиралась – кому вообще нужна эта Москва, когда есть город, который можно обойти пешком, с черепичными крышами, морем и культом уличных котов?.. Москва жгла подошвы. От нее хотелось отвернуться. А тут еще эта собака – я тоже ей не нравлюсь, хорошо, что есть Лиза, которая присматривает за квартирой и за собакой, пока я добираюсь из аэропорта. Не родственница и не соседка. В переписке она обозначила себя «коллега по ЦКЛК». Я погуглила. Это оказался клуб любителей кактусов.

– Она привыкнет, ей время надо, – смущенно говорит Лиза. Можно подумать, это ее собака скулит сейчас за дверью гостиной. – На кухню, на кухню проходи, ага. Похожи-то как, сразу видно – дочка приехала.

Папина кухня выглядит по-прежнему – как оранжерея кактусов, только на полу – две пластиковые собачьи миски, зеленая и красная.

– Корм у нее заканчивается, только на завтра хватит. Надо брать такой же, от дешевого она дрищет. Поздно уже, пойду, если что – звони.

– А она меня… не сожрет?

– Да нет. – Лиза уже обувается. – Она так-то трусливая. Боится тебя, наверное.

Это не успокаивает. Оставшись в одиночестве, я сажусь на пол и смотрю на запертую дверь. Собака умолкла и только изредка приглушенно ворчит. С ней, наверное, гулять надо. Как гулять с собакой, которая тебя ненавидит? Я приоткрываю дверь и тихонько зову в щелочку:

– Э!

Снизу возникает морщинистый нос. Я подставляю ладонь и позволяю носу себя обнюхать. Папа присылал фотку собаки, когда только привез ее домой из приюта, – вместо правого глаза у собаки корявый розовый шрам.

– Я сейчас тебя выпущу, ты только близко ко мне не подходи, ладно?

Кажется, понимает – опустив лобастую голову, обнюхивает чемодан и сворачивается на коврике в прихожей. Поводок висит на крючке рядом. Когда я пристегиваю к ошейнику карабин, собака неохотно поднимается на лапы – не такая уж крупная, всего-то по колено. Оказывается, папа всю жизнь мечтал о собаке, «и вот дело к финишу, аллергики съехали, возьму сразу старую, чтобы не обременять вас в случае чего». «Аллергики» – это он про маму, у которой если и была непереносимость, то только самого папы, но она прилично продержалась, я бы столько не смогла.

К собачьей старости прилагаются плохие зубы, выбитый глаз и проблемы с пищеварением – гастрокорм стоит половину папиной пенсии. Да уж, подруга, вытянула ты счастливый билет… Так и померла бы в приюте, если бы не мой дурак со своей мечтой.

Топчемся в лифте, спускаемся на первый. Собака прижимает уши и скалится – пищит домофон, кто-то входит с улицы. В дверях возникает женщина. Я хватаю собаку за ошейник и тащу к стене, но поздно: она разевает пасть и хрипло, остервенело брешет. Лицу и подмышкам становится горячо. Женщина разворачивается и с воплем выскакивает наружу. Собака лает и тянет к дверям. Едва ее удерживая, я маленькими шажочками двигаюсь к выходу в надежде, что у той тетки хватит ума нас пропустить. Почуяв свободу, собака устремляется вдоль дома, и я за ней.

– Стой, тварина! – визгливо несется из-за спины. – Сколько раз говорили про намордники! Сто-ой!