Девять ночей (СИ)

Вёльва пророчит ему, что великанский род подарит жену, что сможет родить сына, который отомстит за смерть прекрасного Бальдра. Один никогда не спорит с пророчествами и всегда в почтении склоняет пред ними голову, признавая их превосходство над самим собой. А потому он идёт в страну, где никогда не был другом, в поисках той, что предстоит породить величайшего из мстителей.

Ринд, прекрасная дева из Ётунхейма, горда и неприступна. Взирает она на сватающегося к ней витязя свысока. Он не впечатляет её, и дважды гордячка отказывает ему. Дважды сама прогоняет его тогда, когда Один демонстрирует ей свою добрую волю и даёт выбор.

Но она отвергает его. Гордая Ринд отвергает его, Всеотца, отвергает того, с кем надлежит связать ей свою судьбу. Не браком, нет, но узами иными, не менее прочными и важными.

Впрочем, Один всегда отличался терпением и хитростью.

— Коль не хочешь принимать меня по доброй воле, я возьму тебя силой, — он обращается сам к себе, говорит с равнодушным принятием и давним смирением со своей участью и судьбой.

А после в мгновение ока оборачивается старой, умудрённой жизнью знахаркой. Сгорбленной старухой-ведуньей, которой ведомо страшнейшее колдовство, насылающее проклятия и наоборот исцеляющее от них.

Дивный неведомый недуг сражает ётунскую красавицу внезапно. Она слабеет от него с каждым днём, и краски покидают её лицо. Лучшие знахарки не могут ничего поделать, чтобы помочь ей, и руны молчат, не даря им знания, а деве облегчения. И когда отчаяние завладевает суровым сердцем её отца, когда надежда кажется утраченной, Один вновь переступает порог её дома.

— Имя мне Веха, — сгорбленная старуха скрипит, обращаясь к хмурому турсу. Недобрым огнём сверкают её глаза, а узловатые пальцы сжимают скрюченный, корявый посох, на который она опирается. — Известно мне о недуге дочери твоей, равно как и известно, как следует лечить его.

Глаза убитого горем отца на мгновение вспыхивают, и Один видит в них надежду. Это — добрый знак, ведь за спасение своего дитя любой любящий родитель готов пойти на всё, что угодно, теряя бдительность.

— И что же ты хочешь за своё врачевание, старуха? — басит несчастный отец свой вопрос, и вновь недобро сверкают глаза ведуньи.

— Свою плату я изыму, не беспокойся о ней, — слова её звучат зловеще, но старому ётуну нечего противопоставить им. — А пока прикажи слугам крепко привязать дочь твою к кровати, да рот ей закрыть кляпом — лечение ждёт её непростое, болезненное, как бы не навредила она сама себе.

Слуги суетятся, прежде чем Одина пропускают в светлицу к изнемогающей деве. Раскуривает он травы перед ней и сбрасывает морок, витающий в воздухе.

Недуга у Ринд словно и не бывало, равно как и старуха-ведунья будто никогда не переступала порог дома её отца.

Но стоит перед ней, привязанной и беспомощной, полный силы муж, великий Всеотец, что пришёл взять своё.

Ринд сопротивлялась отчаянно. Сопротивлялась до последнего. Великанская воинственная кровь кипела в её жилах, толкая её скорее умереть, чем быть преданной насилию и надругательству.

Она дёргает руками, но руки крепко привязаны осенёнными рунами путами. Они накрепко прикованы к изголовью кровати, и силы Ринд не хватает, чтобы сломать его и освободиться.

Она пытается кричать, но неистовый отчаянный крик тонет в плотном куске ткани, которым заткнут её рот. Из-за него доносится лишь нечленораздельное мычание, долетающее разве что до слуха Одина, который игнорирует его.

Она брыкается, бьётся ногами, но сильные руки Всеотца мёртвой хваткой придавливают за бёдра к кровати. Ринд пытается свести их вместе, но Один решительно опускается между ними. Резкими грубыми движениями разрывает платье, рвёт нательную рубаху, обнажая женское лоно.

Ринд сопротивляется до последнего. Бьётся в агонии, кричит, пытаясь перекричать преграду в своём рту. Извивается в ярости, дёргает плотно прикованными руками, прожигает ненавистного насильника полным ярости и проклятий взглядом.

Один игнорирует его. Он игнорирует всё, игнорирует Ринд и её попытки вырваться, избежать страшной судьбы, которую ей уготовил Всеотец… Нет, её уготовили ей мудрейшие норны, и хочет она того или нет, но она воплотит её.

Один берёт её силой. С силой и неистовством толкается в женское лоно, что не радо принимать его в себе. Окропляет девственной кровью льняные простыни — в действиях его нет ни ласки, ни сострадания, ни жалости. Лишь сухой расчёт и простая необходимость — прости, милая Ринд, но именно тебе (не) повезло стать матерью великого мстителя, что должен отомстить за смерть лучшего из нас.

И при этом неважно, что зачат он будет в насилии, а рождён в искренней ненависти своей матери.

Ринд кричит и сопротивляется до последнего. Даже когда над телом её творится надругательство, даже когда мужская плоть скользит в её лоне, она всё равно борется и не сдаётся. Слёзы гнева, боли, ярости и отвращения теряются в разметавшихся светлых волосах, и Ринд их даже не замечает.