Девять с половиной недель

Он включает лампу на прикроватном столике, надевает мне на руку мои собственные часы, аккуратно продевая конец ремешка в обе петли; я обычно слишком нетерпелива, чтобы добраться до второй петли, поэтому от долгого неупотребления она очень тугая. «Ты рано начала мастурбировать». Я говорю со смехом: «Это догадка или уже обвинение? Как прошла встреча?» Он не отвечает. Я не отрываю взгляда от медных ручек комода, сосредоточив на них все свое внимание. «Мне кажется, лет в шесть, не помню». Он подсказывает: «И часто этим занималась, будучи взрослой». Я пускаюсь в рассуждения, которые отрепетировала в его отсутствие – разумные аргументы взрослого человека: свободный выбор, личные вкусы каждого и хрупкое равновесие близости против… Я сбиваюсь на неуверенное бормотание, оставляю в покое медные ручки и отворачиваюсь к окну, не в силах взглянуть на него. Он берет мое лицо в свои ладони и медленно поворачивает к себе. Неторопливо произносит: «Я хочу, чтобы ты была со мной, но не буду принуждать тебя остаться». Кондиционер автоматически меняет режим, издавая ровное гудение. Я открываю рот, но он осторожно прикладывает палец к моим губам. «Дело обстоит так, послушай. Пока ты со мной, ты будешь делать, как я сказал. Пока ты со мной, – он просто повторяет, не меняя тона, – ты будешь делать, как я сказал». И мгновение спустя, уже раздраженно: «Да господи, что такого-то?» И наконец, как ни в чем не бывало: «Попробуй еще раз. Я могу дать тебе крем. Приглушить свет?» – «Это единственное, – говорю я, снова отвернувшись лицом к окну. – Говори, я сделаю, что угодно, только не это».

Он поднимает трубку телефона возле кровати, по памяти набирает номер, произносит свое имя, диктует свой адрес, затем мой и произносит: «Пятнадцать минут». Затем берет самый большой из чемоданов с верхней полки шкафа и кладет на пол. В квартире есть мои вещи, которые я приносила из дома: в большой плетеной корзине, и в брезентовой дорожной сумке, и просто в бумажном пакете из магазина. Мою одежду (она всегда висит строго в левой половине шкафа) он, не снимая с деревянных вешалок, складывает пополам, и она аккуратно ложится на дно чемодана. Мой шарф, затем другой, ручка, которую он купил мне, чтобы я не пользовалась его ручкой, несколько книг из гостиной, полдюжины дисков, четыре пары туфель, белье, грудой сложенное во втором ящике комода, нераспечатанный флакон «Miss Dior» (он купил мне их в субботу) и второй – почти пустой.

Он уходит на кухню и возвращается с большим пластиковым пакетом для мусора. Я слышу, как в ванной он смахивает в пакет флаконы, которые составляют мой гигиенический инвентарь – пакет занимает большую часть чемодана. Фен для волос, мой дневник – крышка чемодана захлопывается. Все вместе не заняло и пяти минут.

Он развязывает меня и растирает лодыжки и левое запястье, хотя узел был достаточно свободным, чтобы на коже не осталось следов. Он стягивает с меня свою голубую рубашку. Единственная вещь, принадлежащая здесь мне, – это легкий свитер, сложенный на кресле. Я машинально поднимаю вверх руки и подставляю голову воротнику из светлой шерсти. Серая льняная юбка. Я так привыкла к тому, что он всегда одевает меня, что дожидаюсь, когда он опустится на одно колено с юбкой в руках. У меня проскальзывает мысль: я никогда не говорила ему, что всегда надеваю юбки через голову; для него юбки ничем не отличаются от брюк, и кажется естественным – просунул ноги, натянул наверх. И он забыл про белье, не могу же я в полночь разгуливать по улице в юбке и без белья. Я переступаю через пояс юбки, наблюдаю, как он поправляет ее на моих бедрах. Я чувствую, как он приподнимает свитер, застегивая молнию и застежку на левом боку, а затем – прикосновение тонкой шерсти к грубой ткани льна.

У него в руках мои сандалии. Он указывает мне на кровать, и я сажусь, по очереди поднимая ноги, вытягивая ступню, наблюдая, как он просовывает их в туфлю и закрепляет ремешок. Он встает за моей спиной, расчесывая мне волосы. «Я провожу тебя к такси. Если найду еще что-нибудь из твоих вещей – заскочу к тебе».

Прикосновение его щетки к голове; медленно, как будто искушая, он оттягивает волосы вниз, я слышу легкое потрескивание электрической лампы. Я поворачиваюсь и обнимаю его за ноги. Он стоит неподвижно. Я рыдаю – громко, как ребенок. Он запустил обе руки в мои волосы, щетка падает на пол.

«Такси приедет с минуты на минуту», – произносит он, и в это самое мгновение раздается звонок консьержа. Мой голос, все громче: «Ты не можешь…» – и его, приглушенный, по домофону: «…добры сказать ему, что я сейчас спущусь», и в мою сторону: «Я думал, ты приняла решение». Я – на коленях перед ним. Но не чтобы удовлетворить его, как раньше, а в позе крайнего самоуничижения, в бессвязных мольбах, смысл которых, однако, достаточно ясен: «Все, что угодно» и «Пожалуйста». И снова его ровный голос: «Дайте ему пять долларов, Рей, и попросите подождать, большое спасибо». Его шаги в коридоре, фигура в дверях спальни и глухой рык, словно какого-нибудь головореза: «Прекрасно, тогда сейчас же делай это».