Девять совсем незнакомых людей

Хизер не видела слез Наполеона.

Она вспоминала кое-что, случившееся на прошлой неделе после долгой, изматывающей ночной смены, в течение которой она помогала принимать двух младенцев.

Каждый раз, когда она держала на руках новорожденного и смотрела в эти печальные мудрые глаза, она не могла не думать о Заке. У всех младенцев был такой понимающий взгляд, словно они явились из другого царства, где узнали какую-то прекрасную истину, которой не могли поделиться. Каждый день приносил поток новой жизни.

Хизер после смены отправилась выпить кофе в больничное кафе и увидела знакомое лицо из прошлого. Она мгновенно узнала ее. Отворачиваться и делать вид, что они незнакомы, было поздно. Одна из матерей, чьи мальчишки играли в футбол. Перед тем как Зак бросил играть. Лиза… фамилию она забыла. Дружеское, жизнерадостное лицо. Она не видела ее много лет. Лицо Лизы засветилось, когда она увидела Хизер. Ой, я вас знаю! А потом, как это случалось уже не раз, ее лицо помрачнело – она вспомнила о том, что знала от других. На ее лице словно было написано: О черт, та самая мать, но отворачиваться уже поздно!

Некоторые переходили на другую сторону улицы, чтобы не сталкиваться с Хизер. Она видела это. Некоторые чуть ли не отскакивали. В буквальном смысле, словно то, что случилось с семьей Хизер, было мерзким и позорным. Эта женщина оказалась из смелых. Она не стала отворачиваться, прятаться или притворяться.

– Я очень расстроилась, когда узнала про Зака.

Она назвала его имя, даже не понизив голоса.

– Спасибо, – сказала Хизер. Она посмотрела на мальчика, стоявшего рядом на костылях. – А это, вероятно, Джастин?

Имя выплыло на волне воспоминаний о холодном воскресном утре на футбольном поле, и вдруг ярость так и взорвалась в ее груди, и объектом ее стал этот мальчишка, этот живой глупый мальчишка.

– Я тебя помню, – прошипела она ему. – Ты тот самый мальчик, который никогда не давал мяч Заку.

У него отвисла челюсть, он смотрел на Хизер с неприкрытым ужасом.

– Ты никогда не пасовал Заку! Почему? – Хизер посмотрела на Лизу. – Вы должны были заставить его пасовать!

Голос ее зазвучал неприлично громко для общественного места.

Большинство людей в такой ситуации извинились бы и поспешили прочь. Некоторые ответили бы: «Смерть вашего сына не дает вам права на грубость». Но Лиза, эта женщина, которую Хизер едва знала, женщина, которая (Хизер теперь вспомнила) как-то раз привезла ее детей к себе домой и накормила ланчем после того, как у Зака на футбольном поле случился приступ астмы, просто посмотрела на Хизер немигающим печальным взглядом и сказала:

– Вы правы, Хизер, я должна была заставить его пасовать.

И тогда Джастин, которому было девять лет, когда он играл с Заком, заговорил низким детским голосом:

– У Зака был отлично поставлен удар, миссис Маркони. Нужно было чаще пасовать ему. Но я так не любил расставаться с мячом.

Какую щедрость, какую доброту, зрелость проявил этот молодой человек. Хизер посмотрела ему в лицо – веснушки на носу, пробивающиеся черные усы над юным ртом – и увидела карикатуру на сына в последний день его жизни.

– Простите меня, – сказала она, ослабев и дрожа от раскаяния, и сразу ушла, не посмотрев больше им в глаза, не выпив кофе. Она опять направила злость не в ту сторону. Никто не виноват в случившемся, кроме нее.

– Змея ползет в траве, – сказал Яо.

Она видела себя в комнате Зака: вот она сидит одна, открывает ящик его прикроватного шкафчика. Хизер была той змеей, которая проползла в траве.

Глава 29

ФРЭНСИС

Было почти три часа дня, когда Фрэнсис с некоторым нетерпением спустилась в комнату для медитации, чтобы прервать молчание. Она не ела ничего существенного с прошлого вечера и сейчас была очень голодна. Когда отзвонил полуденный колокол, призывавший в столовую, Фрэнсис отправилась туда и обнаружила бокалы с коктейлями на приставном столике. На каждом из них были бирки с именами. Фрэнсис нашла свой и попыталась пить медленно и с чувством, но выпила все разом. В ее животе тут же началось громкое урчание, и она сконфузилась.

Она не то чтобы умирала от голода, но есть хотелось. Причем хотелось еды, соответствующей распорядку дня. Дома, в повседневной суете, можно легко пропустить один-другой прием пищи (однако она всегда с трудом понимала выражение «Я забыла поесть»), но здесь, особенно в период молчания, прием пищи был важен, чтобы поторопить день.

Фрэнсис пыталась отвлечься, читая в гамаке, но сюжет принял неожиданный поворот, и она не могла это вынести на пустой желудок.

Настроение у нее поднялось, когда она прошла в комнату для медитации. Электрический свет был выключен, лишь мерцали свечи. В комнате стояла прохлада, какая-то масляная горелка выжигала дурманящий туман, и музыка, от которой пощипывало спину, звучала через невидимые громкоговорители.