Девять совсем незнакомых людей

ХИЗЕР

Хизер сосредоточилась на дыхании. Она была полна решимости сохранить хотя бы крохотную часть мозга в неприкосновенности, способной воспринимать воздействие псилоцибина и ЛСД, – одно ярко освещенное окно в темной офисной башне.

Она знала, например, что на самом деле ее сын сгнил в земле, что его не было здесь с ними. И в то же время он казался таким реальным. Когда она протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, то почувствовала его плоть, твердую и гладкую, увидела загар. Он быстро загорал и категорически возражал против любых солнцезащитных средств, хотя она и донимала его.

– Не уходи, Зак. – Наполеон вскочил с места и протянул руки к сыну.

– Он не уходит, па, – сказала Зои, показывая на брата. – Он все еще здесь.

– Мой мальчик, – зарыдал Наполеон; его тело задергалось в конвульсиях. – Он ушел. – Наполеон рыдал, бесконтрольно издавая горловые звуки. – Мой мальчик, мой мальчик, мой мальчик.

– Прекрати! – велела Хизер.

Ни место, ни время для рыданий были неподходящие.

Это действие наркотиков. Все реагировали на них по-разному. Некоторые роженицы, вдохнув раз веселящего газа, становились пьяны в стельку. Другие кричали Хизер, что газ на них не действует.

Наполеон всегда был чувствителен к таким вещам. Даже кофе на него действовал. Одна большая чашка, и можно было подумать, что он принял какой-нибудь амфетамин. Безрецептурное болеутоляющее средство ударяло ему прямо в голову. Он принимал прописанный ему анестетик только раз, когда восстанавливал колено, за год до смерти Зака; по окончании курса приема у него наблюдалась плохая реакция, он до смерти напугал медсестру, когда наговорил какой-то белиберды, будто не по-нашему, про райский сад, хотя было неясно, как она поняла, что он наговорил, если не по-нашему. «Она, наверное, языки знает», – сказал Зак, и Зои рассмеялась. В жизни Хизер не было большего удовольствия, чем видеть, как ее дети смешат друг друга.

«Присматривай за мужем, – подумала она. – Наблюдай за ним». Она прищурилась и сжала зубы, чтобы оставаться в здравом уме, но чувствовала, что безнадежно, безвольно поплыла на волнах воспоминаний.

Она идет по улице, толкая двухместную коляску, и каждая старушка останавливается, чтобы выразить свое одобрение, а Хизер чувствует, что никогда не доберется до магазинов.

А вот она маленькая девочка, смотрящая на живот матери. Ей хочется, чтобы мать вырастила там ребеночка и у нее появился братик или сестричка, но желания остаются только желаниями, желания всегда остаются только желаниями, и когда она вырастет, то ни за что не будет иметь одного ребеночка, одинокого одного.

Она открывает дверь в спальню сына, потому что у нее сегодня большая стирка и она вполне может подобрать кое-что из тех завалов, лежащих на полу в его комнате, и все ее тело противится тому, что она видит, и она думает: у меня большая стирка, Зак, не делай этого, я хочу постирать белье, я хочу продлить эту жизнь, пожалуйста, пожалуйста, позволь мне продлить эту жизнь, но она слышит собственный крик, потому что понимает: слишком поздно, сделать ничего нельзя, то, что было живо секунду назад, уже мертво.