Девять совсем незнакомых людей

Она на похоронах сына, ее дочь произносит прощальное слово, а потом подходят люди, прикасаются к Хизер, столько прикосновений, все хотят полапать ее, это вызывает отвращение, а они все твердят: «Вы должны гордиться, Зои так красиво говорила», словно это какое-то школьное мероприятие, а не похороны ее сына. Неужели вы не видите, что моя дочь осталась одна, как она сможет жить без брата, она никогда не существовала без него, и что толку, что она красиво говорила, она даже стоять не может, отец ее поддерживает, моя дочь даже идти не может.

Она видит, как Зои делает первые шаги, ей всего одиннадцать месяцев, а Зак, который ни о чем таком даже и не думал, потрясен, он глазам своим не верит, сидит на ковре, выставив перед собой свои маленькие пухлые ножки, и смотрит на сестру удивленными глазами, и видно, что он думает: «Что это она ДЕЛАЕТ?» А Хизер и Наполеон смеются до слез, и, может быть, желания все же сбываются, потому что вот она – семья, то, чего у нее никогда не было, чего она никогда не знала, о чем никогда не мечтала, это мгновение такое идеальное и забавное, и это теперь ее жизнь, нанизанные на ниточку идеальные, забавные мгновения, одно за другим, словно бусины, и это будет продолжаться вечно.

Не будет.

Она одна в комнате Зака, плачет, она думает, что Наполеон и Зои тоже плачут где-то в доме, плачут в одиночестве в своих комнатах, и она думает, что семьи, вероятно, должны скорбеть вместе, но они делают это как-то неправильно, и она, чтобы отвлечься, в сотый раз подходит к комоду Зака, хотя и знает, что ничего там не найдет – ни записки, ни объяснения, она точно знает, что не найдет… Вот только в этот раз она и в самом деле находит.

Она вернулась.

Наполеон все еще покачивался и рыдал.

Сколько она отсутствовала – секунду, час, год? Она не знала.

– Как себя чувствует семейство Маркони? – Перед ними садится Маша. – Не подходящий ли сейчас момент провести сеанс семейной терапии по вашей утрате?

У Маши множество рук и множество ног, но Хизер отказывается это признавать, потому что это все не взаправду, у людей просто не может быть столько конечностей. Хизер никогда не принимала младенцев с таким числом конечностей. Ее на это не купишь.

– Когда вы говорите, что это ваша вина, Наполеон, вы имеете в виду Зака? – спросила Маша, эта ханжа.

Хизер услышала собственное шипение: «Врунья лицемерная».

Хизер превратилась в змею с длинным раздвоенным языком, она могла метнуть этот язык изо рта, пронзить кожу Маши, выстрелить ядом в ее кровь, отравить ее так, как Маша отравила ее семью. Не смей говорить про нашего сына. Ты ничего не знаешь про нашего сына!

– Моя вина, моя вина, моя вина. – Наполеон бился головой о стену.

Это могло закончиться сотрясением мозга.

Хизер собрала все свои силы, чтобы сосредоточиться, проползла на четвереньках, встала лицом к лицу с Наполеоном. Взяла его голову руками. Она чувствовала его уши под своими ладонями, тепло его поросшей щетиной кожи.

– Послушай меня, – сказала она громким, властным голосом, каким пресекала крики рожениц.

Взгляд Наполеона блуждал, глаза выпучились и налились кровью, как у испуганной лошади.

– Я нажал кнопку «разбудить позже» на моем будильнике. Я нажал кнопку «разбудить позже» на моем будильнике.