Девять жизней Роуз Наполитано

Вот тут-то, после всех пустых позывов, я наклонилась над унитазом и меня вырвало. Мама поддерживала меня, пока все не закончилось, а потом дала салфетки вытереть рот. Она молча сидела рядом, мерзкое ощущение в желудке улеглось, а мозг принялся усиленно работать, то ускоряясь, то замедляясь.

Могла ли я и впрямь быть беременна?

Да. Да, могла.

Черт…

Как только мама поделилась своим предположением, я поняла, что она права. Уму непостижимо: я час напролет провела в обнимку с унитазом, а мне это и в голову не пришло. Наверное, я подозревала, но отказывалась по-настоящему смириться с тем, что мое тело поддастся беременности, словно сопротивление ей каким-то образом выключало особенный женский тумблер в моих репродуктивных органах. Будто когда дело касалось беременности и материнства, это был вопрос религии, а я была атеисткой. Для Люка я изображала готовность к зачатию, но в основном то были просто шутки над его желанием завести ребенка, а также попытка склеить наш брак.

– Милая… О чем ты думаешь?

– Что возможно… – прошептала я, но осеклась, не желая произносить это слово.

– Я права, да? Ты беременна?

В мамином голосе звучали забота, тревога, а еще ощущение, что она идет по хрупкому льду, но также там притаился призрачный оттенок надежды, легкий намек на изумление и нервный трепет. Наконец мама станет бабушкой. То, о чем она мечтала, но была уверена, что этого никогда в жизни не произойдет.

– Кажется, да.

К чести мамы, она не разразилась поздравлениями, просто спросила:

– И как ты себя чувствуешь?

Я пыталась чувствовать себя счастливой, чтоб включить тот пресловутый детский тумблер. Преисполниться хваленой таинственной радостью будущей матери.

Но что я ощущала на самом деле?

Сожаление. Страх. Разочарование.

Ярость.

Что я натворила?

На ум то и дело приходило слово «аборт», как крошечный буек надежды. Но сумею ли я доплыть до него? А должна ли?

Если бы только Люк, с тех пор как я согласилась попробовать, хоть на минуту перестал сходить с ума по ребенку, вести календарь месячных, без конца следить, что мне попадает в рот… Если бы просто позволил нам вернуться к обычной жизни, стал тем Люком, с которым я познакомилась в аспирантуре и в которого влюбилась, кто был счастлив заниматься сексом только потому, что занимался им со мной – Роуз, а не с будущей матерью своего ребенка, возможно, все было бы иначе. Возможно, в этом случае я могла бы испытать счастье от того, что беременна.

Открылась и закрылась входная дверь, послышались приглушенные голоса папы и Люка.

Я скомкала салфетку в руке.

– Пообещай, что ни слова никому не скажешь, мама.

Она подалась вперед и поцеловала меня в щеку.

– Обещаю, милая. Я люблю тебя. Все будет хорошо. – Мама пристально посмотрела на меня, выдержав мой ответный взгляд.

– Я тоже тебя люблю, – сказала я.

* * *

Бармен приносит вино, и мои руки подносят бокал к губам. Делаю большой глоток, свежий терпкий напиток восхитителен. Как только он попадает в горло, я делаю еще один глоток, пикантный вкус идеален.

– Хорошо? – спрашивает Томас.

– Да. Я давно не пила вино, – отвечаю я.

Не пила я с тех пор, как узнала, что беременна, но об этом умалчиваю. Слава богу, никаких признаков пока нет. Скоро пройдет срок, когда еще можно сделать аборт. Об этом я думаю каждый день, стоит мне проснуться. Аборт. Должна ли я его сделать? Могу ли? Но я знаю, что не решусь. Я обещала Люку выносить ребенка, чем и занимаюсь, однако не клялась вести себя идеально.

Я отпиваю еще и улыбаюсь в бокал.

Сопротивление.

Это – мое сопротивление. Мое «иди к черту», обращенное к Люку, воплотившееся этим вечером в бокале доброго вина. Часть бунта, что вспыхнул во мне с той минуты, когда я увидела дурацкую пластиковую палочку с двумя полосками, с того мига, как женщина, которая утверждала, что никогда не заведет детей, узнала о своей беременности.

Беременяшка. Всегда ненавидела это идиотское слово. Наверное, его придумал какой-то мужик.

Но я сама виновата, правда? Я струсила, слишком боялась развода, боялась, что Люк бросит меня ради той, кто родит ему ребенка, вот и получила. Таков мой утешительный приз: плюсы, полоски и «да» на пластиковых палочках, пропитанных мочой. Последствия моего страха остаться в одиночестве.

Томас придвигает барный табурет чуть ближе ко мне.

Томас – это тоже последствие. Очередной способ отправить мужа на хрен.

Мы с Томасом познакомились, когда он читал лекцию о своих научных изысканиях, которые спонсировал наш университет. Он тоже социолог, как и я, преподает на другом конце города. Между нами сразу возникла связь, такая сильная, что после лекции на приеме мы проговорили весь вечер, пока все, включая и Джилл, которая тоже была там, не разошлись по домам. Подруга спросила: «Уже поздно, отправляюсь домой, ты идешь?» Я покачала головой и сказала, что побуду еще немного. Джилл удивленно приподняла брови, словно говоря «Что ты творишь, Роуз?».