Девятая рота (сборник)

Мэлс вылил воду из ботинок. Присмотрелся в темноте и поднял с дорожки кулон, деревянного человечка на оборванном шнурке.

Комиссарша и Мэлс медленно шли по центральной аллее.

– Ну как же так получилось, Мэлс?

– Не догнал, – развел он руками.

– Ты, чемпион института?

– Я же говорю, Катя, – споткнулся, упал в воду. С каждым может случиться.

– Я просто не понимаю, почему ты так легко об этом говоришь! Не догнал! Мы же не в салочки играем, Мэлс! Каждый стиляга – потенциальный преступник. От саксофона до ножа – один шаг…

– Знаешь что, комиссар, – остановился он. – Давай я лучше завтра рапорт напишу, шаг за шагом – как бежал, как упал, какой ногой споткнулся…

– Зачем ты так, – укоризненно сказала она. – Я же по-дружески…

Они пошли дальше. Катя глубоко вдохнула свежий воздух.

– Какой вечер!.. – она повела опущенной рукой, будто невзначай коснулась его ладони, помедлила и робко сжала, испуганная собственной смелостью. – Помнишь этот вальс? – она посмотрела в сторону танцверанды, где кружились одинаковые, как близнецы, темно-синие пары. – Пойдем, потанцуем?

– Куда я мокрый-то? – засмеялся Мэлс.

– Ой, да, извини… Ну почему люди не хотят жить, как все? – расстроенно сказала она. – Не переживай, найдем эту стиляжную подстилку, никуда не денется.

Они остановились у колонн центрального входа.

– До завтра, Мэлс.

– Пока, комиссар.

Она снова укоризненно качнула головой.

– До свидания, Катя, – улыбнулся он.

– До свидания, Мэлс… – она все медлила с расставанием, напряженно выпрямившись, смотрела на него отчаянными глазами. Но вместо шага навстречу только порывисто, деревянным движением протянула ему руку, повернулась и, погасшая, одиноко побрела по улице в свою сторону.

Солнце яркими лучами било в окна. В комнате друг напротив друга симметрично стояли две железные кровати, две этажерки, два стола. На стене над кроватью Мэлса висели спортивные грамоты и красные ленты с надписью «Чемпиону…» и «Победителю…», на стороне брата – дипломы конкурсов и портреты Бетховена и Шостаковича. Братья стояли напротив в голубых майках и траурных сатиновых трусах ниже колен, Мэлс приседал и наклонялся, размахивая тяжелыми гантелями, младший – Ким – пилил на скрипке бесконечные гаммы. Из двери смежной комнаты вышел отец в том же наряде, с деревянным стульчаком в руке и папиросой в зубах, безнадежно выглянул в коридор.

В бесконечном, уходящем в перспективу коридоре тянулась, упираясь в дверь туалета, длинная унылая очередь – каждый со своим стульчаком. Время от времени раздавался утробный рев низвергающейся из бачка воды, и счастливчик проскакивал в соседнюю дверь умывальника, освобождая место под солнцем следующему. На огромной кухне на десяти плитах помешивали ложками в кастрюлях сонные хозяйки в бесформенных халатах.

– Ким, давай что-нибудь повеселее! – крикнул Мэлс. – С ритма сбиваешь!

Ким улыбнулся и энергично взмахнул смычком. Под бодрую мелодию Мэлс быстрее замахал гантелями. Потом схватил свою трубу и присоединился. Они играли, глядя друг на друга, улыбаясь, и отец не выдержал, крякнул и, не выпуская папиросы изо рта, взвалил на колени гармонь, растянул меха и подхватил с середины фразы.

Унитаз вдруг проревел в такт, как валторна, в такт пропела водопроводная труба, хлопнула дверь, и лязгнула крышка на кастрюле, и швабра прошелестела, как щетка по барабану. И вся квартира вдруг ожила, проснулась и задвигалась в едином ритме.

Мэлс и Ким пристроились в конец очереди, но мелодия уже продолжалась без них. В такт ей Мэлс выскочил из двери туалета, безошибочно выхватил одну из тридцати зубных щеток над умывальником, макнул в одну из тридцати банок с зубным порошком, плеснул в лицо водой и вытерся одним из тридцати полотенец, тотчас уступив место Киму…

Они вышли из дома, махнули друг другу рукой:

– Пока, брат!

– Пока, брат! – и разошлись в разные стороны.

Изо всех домов во всем городе выходили люди и вливались в толпы темно-синих граждан, шагающих по улицам столицы в бодром ритме утренней мелодии, которую подхватили фабричные гудки, клаксоны машин, звон трамваев и трели милицейских свистков на перекрестках.

Полина в скромном синем платье, напевая что-то про себя, таращила глаза в старое тусклое зеркало, подводила карандашом. Казенно обставленная комната – ни одной яркой краски, черные кожаные кресла и диван, непокрытый овальный стол посередине, на серванте военная фотография отца с черной ленточкой в углу, на голой стене большой портрет Вождя.

Хлопнула дверь, Полли тотчас сгребла косметику в ящик комода и прикрыла сверху. Вошла мать в полувоенном кителе, подпоясанном офицерским ремнем. Поставила портфель, расстегнула тугой воротничок, сняла ремень.

– Где опять до утра была? – без выражения спросила она.

– На дежурстве.

Мать, не глядя на нее, прошла по комнате. Полли как бы невзначай зашла с другой стороны стола. Мать двинулась обратно – она тоже.

– Иди сюда! – потребовала мать.

– Ну не начинай опять, мам…