Девятый час

Салли повиновалась (хотя и с толикой обиды заметила, что потертые деревянные половицы совсем не грязные) и застыла, прижав шероховатые полотенца к груди. Голая женщина в воде являла собой ужасное зрелище, однако Салли не могла отвести взгляд. Время от времени она видела мельком тело матери под водой, когда та принимала ванну, но никогда раньше не сталкивалась с такой наготой. Шея, предплечья, маленькие сморщенные груди женщины казались съежившимися, точно плоть соскоблили тупым ножом, стерли туалетным мылом. Здоровая нога миссис Костелло всплыла на поверхность, а культя слабо подергивалась, когда она, внезапно став послушной, нагнулась, растирая между ладонями мыло и позволяя сестре Люси вымыть ей спину. Хвостик ее косы потемнел от воды. Между ног вилась в ванну розовая взвесь.

– Присмотри, – велела, выпрямляясь, сестра и вышла из кухни.

И снова голубые глаза миссис Костелло уставились на Салли. Глаза у нее были запавшие, а кожа вокруг них – темной, но сама радужная оболочка очень яркой. На фоне бледной наготы они смотрелись тем поразительнее. Салли ей улыбнулась. Она не знала, что сказать. Женщина, наверное, целую минуту смотрела на нее без всякого выражения, потом ее внимание привлекло мыло. В голову Салли пришло слово «бесстыдная» (словечко матери), ведь женщина даже не попыталась прикрыться, извиниться, попросить прощения за свое жалкое состояние.

Вернувшаяся сестра Люси принесла одежду миссис Костелло. Простое платье, шерстяные чулки, нижнее белье. Все было проложено белой тканью, во рту у сестры – четыре английских булавки. Ловким движением сестра закрепила булавками ткань внутри исподнего, потом взяла из рук Салли полотенца. Одно она постелила на сиденье инвалидного кресла, другое перебросила через плечо. Она умело вытащила миссис Костелло из ванны (теперь та была доверчива, как младенец), усадила в кресло и хорошенько растерла. Приподнимая и подвигая, сестра одела больную. В какой-то момент миссис Костелло снова начала рыдать, но сестра ее успокоила, и она сидела тихо. Затем резким кивком монахиня приказала Салли следовать за ней в спальню, где подкатила кресло к окну и поставила так, чтобы миссис Костелло могла смотреть на улицу. Взяв с туалетного столика расческу, сестра Люси протянула ее Салли.

– Постарайся, – только и сказала она, сняла с кровати простыни и вышла из комнаты.

Длинные светлые волосы женщины выбились из спутанной косы. Даже Салли могла определить, что косу эту заплели руки неловкого мужчины. Она как могла осторожно разобрала влажные пряди, а миссис Костелло ерзала в кресле, внезапно резко наклоняясь вперед и вертя головой, чтобы посмотреть в оба конца улицы.

– Там хорошая погода? – спросила она, и Салли ответила, что да. Миссис Костелло вдруг резко откинулась на спинку кресла. – Сегодня вечером мой муж отнесет меня вниз, – сообщила она. – Мы посидим в парке.

– Правда, замечательно будет? – откликнулась Салли.

Внезапно миссис Костелло подняла руку и, не поворачиваясь, ударила ее по пальцам.

– Не дергай!

– Я стараюсь, миссис Костелло, – прошептала Салли.

Она провела пальцами по прядям, распутывая последние узелки и колтуны, ощутив то, что ее мать называла запашком «зимней» кожи, и осторожно, тщательно начала расчесывать влажные концы, заведя под них руку, чтобы не дергать.

– В косу хотите или в пучок? – спросила она миссис Костелло, подняв при этом взгляд и уловив в оконном стекле слабое отражение лица больной, а немного выше – своего собственного, такого доброго.

– Ну надо же, – задумчиво откликнулась миссис Костелло. Она склонила голову. – А тебе как нравится? – Это был совершенно новый голос, нежный и почти застенчивый.

– Давайте я сначала заплету, – предложила Салли. – А потом красиво сверну. Я иногда так маме волосы укладываю.

А вот это было неправдой. Ее мать сама укладывала волосы. Салли не могла бы сказать, почему солгала.

Преисполнившись уверенности, она мягко провела расческой по волосам женщины. Голова у миссис Костелло была маленькая, волосы – реденькие, совсем не такие, как у самой Салли, не без тщеславия подумала она, ее волосы ложатся красивой волной. И не такие, как у мамы – по-ирландски густые и все еще темные, – ее самое большое достояние, как она иногда говорила. Расческа потревожила сало на коже у миссис Костелло, так что корни волос заблестели и стали темнее, почти как концы, все еще влажные после купания. Седые пряди чередовались со светлыми, и Салли вспомнила, как на прошлое Рождество мистер Тирни пел жене: «Ты становишься старше, дорогая, серебряные нити среди золотых». «Типун тебе на язык!» – откликнулась тогда миссис Тирни, уворачиваясь, когда он попытался ее поцеловать (густые усы и влажные губы), и все вокруг засмеялись.