Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Вера-шпионка бездушно отрезала куски сала и колбасы, переливала банки консервов и сгущенки в миски — жестяные банки были строго запрещены. Другие медсестры смотрели с вожделением на какой-нибудь деликатес вроде копченой колбасы — и не оставалось ничего, как предложить им кусочек, который они вороватым движением принимали.

Что-то еще из продуктов предназначалось земляку Бормотову, уже потом вместе с Егорычем мы устраивали «сепаратный» ужин. Жили и ели, как в тюрьме, «семьями». До осени в нашей «семье» был еще один политический — Виктор Воробьев из Владивостока.

Формально Виктор сидел по уголовной статье УК — той же, что у Горбатого, то есть «за 20 копеек». В случае Воробьева это были 40 рублей — кража личного имущества.

Виктор был моим ровесником — интеллигентный очкарик с образованием. Работал дежурным ТЭП, в городе Находке. Как и все мы, не любил советской власти, но понимал это исключительно в личном аспекте. Он хотел эмигрировать в США — просто чтобы иметь нормальную жизнь, читать что хочется, слушать ту музыку, которую хочется, — ну и не слушать 24/7 занудной пропаганды.

В отличие от нас, живших в европейской части СССР, Виктор плохо разбирался в советских реалиях и решил отправиться в Москву, чтобы там встретиться с американцами и узнать от них о возможности эмиграции в США. В посольство он даже не пытался проникнуть — чекистская охрана вокруг здания отпугнула его сразу. После чего отправился в представительство авиакомпании «РапАт», где по ошибке принял изящно одетых советских девушек за американок.

Затеяв с ними разговор об эмиграции, Виктор быстро понял свою ошибку и ушел из офиса быстрым шагом — но было поздно. Милые советские девушки вызвали милицию, она задержала Виктора через два квартала от офиса. Из милиции Воробьева отправили в психбольницу имени Кащенко, оттуда самолетом доставили в краевую психбольницу в Уссурийске. Пока Воробьев там сидел, КГБ сделал его объектом ДОРа (дела оперативной разработки) — на тему поиска компромата — и, конечно, что-то нашел.

Выяснилось, что перед отъездом в Москву Воробьев купил у друга старый мопед, деньги за который обещал отдать по возвращении домой. КГБ быстро склеил уголовное дело о «мошенничестве», но мелкая сумма под статью не подходила. Тогда друга заставили переписать показания — по ним получалось, что тот самый мопед Воробьев у него просто украл.

Так Виктор стал персонажем фильма итальянского неореализма «Похитители велосипедов» — и заключенным СПБ. К тому времени Воробьев отсидел уже четыре года — по статье, которая была всего лишь до одного. Прошел несколько курсов нейролептиков и уже был тише воды, ниже травы. Вел себя замкнуто, ни с кем особенно не общался, в политических разговорах не участвовал. На летней комиссии его выписали и увезли досиживать туда, откуда и началась его психиатрическая одиссея, — в Уссурийск.

После освобождения Виктора Воробьева некоторое время с Егорычем мы остались вдвоем. Однако, как гласит поговорка, «не стоит село без праведника» — ну, а в гулаговской версии, «не стоит тюрьма без политзэка». Вскоре третьим в «семье» стал Коля Кислов.

Кислов, казалось бы, мог стать последним кандидатом в политзаключенные. Простой парень двадцати лет, он никогда не думал о политике, правда, имел отношения с психиатрией: раз — по подростковой депрессии, раз — кося от армии. Все изменилось в одну ночь, когда совершенно случайно Коля поздним вечером брел по улице со свидания с девушкой и проходил мимо ресторана.

Оттуда вывалилась компания из четверых сильно нетрезвых мужчин, которые с ходу обхамили Колю, он ввязался в ссору, после чего с разбитым носом два квартала убегал, пока не встретил патрульную машину милиции.

Милиционеры отвезли в отделение и его, и нападавших — которых, к Колиному удивлению, быстро выпустили. Он же остался в милиции, а утром оказался уже в психбольнице. Там его сразу привязали к койке — без матраса к голой сетке — и стали колоть сульфозином с аминазином. Сетка от двухнедельного лежания на стальной проволоке так и сохранялась у него оттиском на спине.

Выяснилось, что четверо нападавших были не просто сильно выпившими мужиками, а делегатами областной комсомольской конференции. По их показаниям, Коля оказался агрессором, который на них напал, — ну а Колю никто не допрашивал вообще. Его быстро признали невменяемым и прямо из психбольницы, минуя СИЗО, отправили в СПБ.