Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Любаня появилась только весной. К тому времени Вулис разрешил мне «выход с сопровождающим». В переводе на русский язык это означало, что если кто-то приходил меня навестить, то я мог отправиться из отделения гулять по территории психбольницы.

Любаня была все той же. Изящной, стройной, ярко накрашенной. Она еще хромала, но все равно переступала на шпильках.

Мы побродили с ней часа полтора, разговаривая ни о чем. Через неделю она пришла снова, тут я уже усадил ее на лавочку среди кустов, на которых как раз завязывались липкие почки, и объяснил, что все понимаю, и претензий у меня нет. Я был благодарен ей за то, что она поддерживала меня все это время, — честно сказал, что без нее бы я не выжил — и предложил восстановить отношения.

Единственным условием поставил только то, чтобы она все-таки сделала выбор. Любаня приняла мое предложение с радостью. Мы долго сидели и целовались. В отделении Галя недобро ткнула меня пальцем в остатки помады на воротнике рубашки.

После этого Любаня исчезла на две недели. Больше разговоров о восстановлении отношений мы не вели. Она еще иногда приходила, примерно раз в месяц. Мило болтали, гуляли между распустившихся цветов, читали друг другу стихи — но все это была уже не любовь.

Я вспоминал мем: «Муж — это на время. Бывший муж — ну, или жена — на всю жизнь». Так и получилось в итоге. Любаня позднее вышла замуж, родила дочку, выгнала мужа, который беспробудно пил. Потом он — как обычно в историях с алкоголиками — «то ли умер, то ли убили». Дочку Любаня воспитывала уже сама, та родила ей внучку, и жили обычной для России «однополой семьей» — бабушка, дочка и внучка. Осенью 2008 года Любаня подхватила огонь от плиты, разожженной для отопления — в октябре в Самаре еще не топили. Огонь моментально превратил в костер Любанину акриловую кофту, тело оказалось обгоревшим на семьдесят процентов. Через полгода Любаня умерла.

Поздней весной 1983 года, выполняя свои обещания «по контракту», Вулис перевел меня в военноэкспертное отделение. Лежали там призывники, пытавшиеся отбиться от Афганистана, и офицеры — но уже побывавшие на войне.

Смотреть на них было странно. Тюрьму можно приравнять к войне, однако тюрьма вырабатывает умение сопротивляться и создает характер. Армейские офицеры, по тюремным меркам, были полные лохи. Уже изрядно получивший от моджахедов командир танка — он выжил только благодаря тому, что сам скроил себе «пуленепробиваемый жилет» из двух листов стали — дрожал и безбожно «косил», только стараясь увильнуть от службы. Призывники вообще разве что не писались в койку.

Тогда я понял, что в той войне Советскому Союзу не победить никогда. Исторические аналогии напрашивались. В феврале 1917 года революцию устроили солдаты Волынского полка, испугавшиеся, что их отправят на фронт (знали бы они тогда, в какую мясорубку засунут их большевики).

Отношения с новым лечащим врачом и заодно заведующим отделением Евгением Кудриным сложились сразу очень хорошими. Это был седоватый интеллигент с чеховской бородкой, который точно так же мог быть врачом и у Виктора Шкловского — тот с подачи знакомого врача в бытность эсером прятался от ВЧК в саратовской психбольнице.

Если Женя вечером дежурил, то приглашал в кабинет, где заводил откровенные беседы под бутылку армянского коньяка. Странно, но я совсем не пьянел — как признавались и другие зэки, через два года тюрьмы привычка к алкоголю терялась, и приходилось заново учиться пить[92].

Военно-экспертное отделение означало и «свободный выход». А значит, в любое время после обхода можно было просто выйти на территорию, где до вечерней смены и гулять.

Однажды на прогулке я наткнулся на Славу Бебко, гулявшего с матерью. Слава освободился уже более года назад, после травмы головы страдал припадками и психозом, в психбольницу он лег по своей воле. Неожиданно Слава набросился на меня с кулаками.

По каким-то не очень внятным причинам Слава вывел, что виновником его жизненных бед являлся не КГБ, а я — отчего и возненавидел. Похоже, он всерьез воспринял повторявшуюся в моем определении суда мантру о «вредном влиянии Давыдова» — пусть лидером кружка был, безусловно, он. Славина мама нас развела, уже на воле позднее я встретил его раз в нетрезвой компании, где сцена вновь повторилась. Тогда нас разводили уже Славины собутыльники. Бебко умер совсем недавно и, конечно, не без помощи алкоголя.

Точно так же исчез и умер Толя Сарбаев. На суде, состоявшемся еще в апреле 1981 года, Сарбаеву инкриминировалось среди прочего распространение моих работ и наш «Информационный листок Средневолжской группы в защиту прав человека» — это уже котировалось как «обсуждение вопроса о создании в Куйбышеве нелегальной организации». Как и на чем сломали Сарбаева, я так никогда и не узнал, но он полностью признал вину — и вышел на свободу сразу после суда.