Дэвид Линч: Интервью: Беседы с К. Родли

Многие мои картины навеяны воспоминаниями о Бойсе в Айдахо и о Спокейне, штат Вашингтон. Некоторые люди по натуре таковы, что все время думают о президенте Соединенных Штатов или об Африке с Азией. Их мысли витают за тысячу миль, они обдумывают глобальные проблемы и ситуации мирового значения. А меня все это оставляет равнодушным. Мне туда не доехать. Мне нравится думать о том, что происходит по соседству, — например, о заборе, канаве, о том, как кто-то роет яму, о девочке в доме, о дереве и о том, что происходит в этом дереве, — о разных местах поблизости, куда я могу попасть. Второе — это то же самое: все это заложено в природе человека, это одно и то же.

На ваших картинах дом часто изображен опасным местом. Например, на картине «Дом и сад» сад сделан из затвердевшего пластыря. Он больше похож на могилу, чем на сад. Почему?

Дом — это место, где дела могут пойти не так. В детстве дом вызывал у меня ощущение клаустрофобии, но не потому, что семья была большая. Дом похож на гнездо — в нем не задерживаются надолго. Я использовал для этой картины пластырь — мне нравится его цвет и то, что он связан с ранами. Вата притягивает похожим образом — вызывает медицинские ассоциации.

Мой отец часто экспериментировал с больными деревьями и насекомыми. В его распоряжении были огромные леса. Так что я видел насекомых, болезни и рост в органическом мире вроде леса или даже сада. И такой мир зачаровывает меня — это земля, и растения, которые лезут из нее, и потом эти штуки, которые ползут по ним, и все это шевеление в саду, — так много фактур и движений. Можно просто потеряться навсегда. И масса вещей, которые разрушают сад. Разные убийцы, смерть, болезни, черви, личинки, муравьи. Столько всего.

Похоже, вы не доверяете внешнему виду, но норовите залезть в глубину. Вроде первых кадров «Синего бархата»: от идиллической оболочки мирного городка до насекомых, кишащих под лужайкой перед домом.

На какой-нибудь фотографии из журнала «Нэшнл джиогрэфик» сад выглядит очень красиво. Или сосна на фоне голубого неба с парой пухлых белых облачков — вы в восторге. Но если приблизитесь хоть на шаг, то увидите, что каждому дереву пришлось многое преодолеть, чтобы дорасти до таких размеров. Если вы садовник, то должны следить за целой уймой всяких вещей.

Мое детство выглядело так: изящные дома, улицы с рядами деревьев, молочник, игры в войну на задних дворах, жужжащие самолеты, синее небо, заборы из столбиков, зеленая трава, вишневые деревья. Обывательская Америка, какой она должна быть. Но на вишневом дереве проступает смола — черно-желтая, и по ней ползают миллионы красных муравьев. Я обнаружил, что, если присмотреться к этому прекрасному миру, внутри всегда ползают красные муравьи. Поскольку я вырос в совершенном мире, все остальное было контрастом.

Я наблюдал жизнь на сверхкрупных планах. На одном из них, например, слюна смешалась с кровью. Или общий план мирной природы. У меня было много друзей, но я любил оставаться один и смотреть, как насекомые копошатся в саду.

На картине «Тень скрюченной руки напротив моего дома» огромная рука тянется к дому. Смотришь — и возникает чувство, что за пределами дома — страшно.

Точно. Иногда пропорции на картинах странные, ну вроде жук больше дома. Это сплошное мучение. И я не один это ощущаю. Люди чувствуют, что снаружи дома — и, к сожалению, даже внутри в большинстве случаев — скапливаются проблемы, с которыми придется иметь дело. И самообман тут не поможет.

Расскажите про картину «Мама дома и она всерьез разозлилась». Тут снова фигура матери величиной с дом. Обычно такими угрожающими видятся отцы. Почему у вас все-таки мать?

Ну... я не знаю... понятия не имею, то ли это связано с моими личными психологическими особенностями, то ли просто такая идея.

Вообще ваша живопись сильно напоминает мироощущение смертельно напуганного ребенка. И ваши ранние короткометражки «Алфавит» и «Бабушка», кажется, происходят из того же источника. Они не похожи на воспоминания о счастливом детстве.