Девилз-Крик

– Почему же?

– Потому что она была замужем за своим изысканием. Все то дерьмо, которое произошло в церкви, когда вы все еще были детьми. Она придерживалась мнения, что твой отец наложил на нее проклятие, до того как все случилось. Она умерла, пытаясь повернуть его вспять. Спустя все эти годы, сынок, она по-прежнему пыталась защищать всех вас.

Тайлер наблюдал, как она собирает припасы, которые он приготовил для нее, продолжая говорить себе, что это безумие, что это опасно. Продолжая верить, что сможет отговорить ее. Но ты же знаешь. Если Джини ставила перед собой какою-то цель, то уже не отступалась.

Не отступилась и на этот раз. Ни когда он умолял ее переосмыслить свое решение, ни во время поздних вечерних прогулок по окрестностям, когда она рассказывала о своих планах, о подготовке, которую ведет, о страданиях, которым подвергнется.

На обеденном столе были разложены различные предметы: два контейнера с солью, упаковки свечей, коробок спичек, белый мел, литр красной краски, несколько мешочков с благовониями, бутылка дешевой текилы, небольшая банка из-под кофе, наполненная землей с горсткой извивающихся где-то внутри выползков. Посреди стола, подобно адской доминанте, возвышался идол, за которым Имоджин посылала Тайлера больше десяти лет назад. Его глаза мерцали даже при дневном свете. Профессор старался не смотреть слишком долго на эту жуткую вещь.

– Ты не забыл шалфей? Не вижу его здесь.

– Не забыл, – пробормотал Тайлер, отодвигая в сторону упаковку свечей. Под ней лежал пучок шалфея, завернутый в полиэтиленовый пакет. – Вот.

Имоджин посмотрела на него здоровым глазом. В это утро она не надела свою глазную повязку, и он напомнил себе об этом, поскольку рядом с ним ей было комфортно. У него не хватило духу сказать ей, что вид ее поврежденного глаза заставляет его нервничать и вызывает мурашки.

– Тогда, думаю, это все. Спасибо, любовь моя.

Она улыбнулась, и он забыл про глядящее на него мертвое око. Ее улыбка все исправила. Он положил руку ей на плечо и притянул к себе. Когда она обняла Тайлера, мир перестал существовать для него, и на мгновение он забыл о ее мрачном плане. Остались лишь они вдвоем, одни во всей вселенной, совершенно одни. Это было все, чего он когда-либо хотел. Все, в чем когда-либо нуждался.

Тайлер поцеловал ее в лоб.

– Джини, пожалуйста.

– Дорогой, мы уже все обсудили. Я – последняя, кто остался, и доктор Паркс дал мне меньше трех месяцев. Рак пожирает меня заживо. Если я не сделаю это сейчас… – Имоджин отступила от него, держа его за руки. – Я делаю это ради Джеки. Ради детей. Он собирается вернуться, чтобы закончить начатое, Тайлер. Если не я, то кто?..

Он опустился на колени, сжав руки Имоджин так крепко, что она ахнула. На глаза у него навернулись слезы – в молодые годы это его смутило бы, но теперь все было по-другому. Пришла пора отчаяния. Ему было нужно, чтоб она услышала его. И если смиренность сможет пробить стену решимости, которую она построила вокруг себя, если он сможет отложить этот ужасный план еще на день, то, возможно, найдет способ спасти ей жизнь.

– Джини, дорогая, пожалуйста, послушай меня. Пожалуйста. От твоего недуга есть лечение…

– Химиотерапия не улучшает качество жизни…

– А я не могу смотреть, как ты жертвуешь своей жизнью понапрасну.

Имоджин выдернула руки из его ладоней, ее бледное лицо окаменело. Она стиснула зубы и вытерла слезу со здорового глаза.

– Глупости. Это так ты обо мне думаешь? После стольких лет считаешь, что я сумасшедшая, как и все остальные в этом клятом городке?

Тайлер откинулся назад, перенося вес с больных коленей.

– Нет, дорогая, я вовсе не это имел в виду. Ты же знаешь, что я так не считаю. Я просто… не могу смириться, что ты вот так понапрасну жертвуешь своей жизнью. Откуда ты знаешь, что это вообще сработает?

– Я не знаю. – Она собрала контейнеры с солью и повернулась к подвальной двери. – Но я должна верить, что это сработает. Ради Джеки.

– А что если не сработает?

– Тогда моя поджелудочная сгниет, и я вместе с ней.

Джек нахмурился.

– Рак поджелудочной железы?

Доктор Бут кивнул.

– Поздняя стадия. Она теряла вес, и я наконец уговорил ее пойти к врачу. После некоторых анализов тот сказал, что жить ей осталось меньше трех месяцев.