Девочка и мертвецы

 Катенька, потупившись, побрела на кухню. Федя шепнул ей на ухо: “Про себя помолись. Ионыч не узнает”. Обрадованная Катенька кивнула и убежала.

 — Балуешь девку, — заметил Ионыч, грызя огурец.

 — Маленькая она совсем. — Жалостливый Федя едва не прослезился.

 — Ничего себе маленькая. За последний год как вымахала!

 Сокольничий пожал плечами. Налил водки себе и Ионычу до краев, щелкнул пальцем по стеклу — стекло обрадованно зазвенело.

 — Я, может, тоже маленький в душе! — заявил Ионыч, хватая стакан. — Но что-то меня никто не жалеет!

 — Я тебя, Ионыч, жалею, — сказал сокольничий. — Я-то знаю, что судьба тебя не баловала! Тяжело тебе, Ионыч, в жизни-то пришлось…

 Ионыч выпил полстакана, утер бороду рукавом, тут же и занюхал.

 — Знаешь о моей жизни суровой, а девку балуешь. Не по-людски это, Федя.

 — Да понимаю я! — Сокольничий отмахнулся и опустошил стакан на четверть. — Сердце у меня доброе, всех пожалеть готов. Даже этих, что летают, хотя их-то чего жалеть…

 — Что такое? — Ионыч нахмурился. — Опять летают?

 — Да вот, только что двоих видал. Порхают, блин, как бабочки. На север упорхнули. В Лермонтовку, это уж наверняка.

 — Сволочи, — возмутился Ионыч, от возмущения тыкая огурцом мимо рта. — Значит, завтра-послезавтра опять сюда припрутся.

 — Наверняка. — Федя вздохнул.

 — Не отдадим мы им нашу Катьку! — Ионыч ударил кулаком по столу. — Или ты против? — Он выпучил глазищи на сокольничего. Федя поморщился:

 — Ну что ты, Ионыч, в самом-то деле. Неужели думаешь, я тебя предам, друга моего единственного? После всего того, что ты пережил?

 — Пережил я многое, — согласился Ионыч, успокаиваясь. — Нервный оттого стал, озлобленный. — Он допил водку и крикнул: — Катька!

 — Да, дяденька! — послышался далекий Катин голос.

 — Что ты делаешь, негодница?

 — Тесто для пирожочков замешиваю, дяденька!

 — Завтра к нам гости придут, вопросы будут задавать. Знаешь, что отвечать?

 — Да, дяденька!

 — И что же?

 — Скажу, что живется мне с вами очень хорошо, что вы, дяди, добрые и меня любите, работать без нужды не заставляете, не сквернословите и не бьете меня!

 — Главное, с честностью в голосе говори! — рявкнул Ионыч. — А то до полусмерти исколочу!

 — Хорошо, дяденька! — звонко отозвалась девочка.

 — Послушная, — умилился Федя, наливая еще водки.

 — Еще бы. — Ионыч ухмыльнулся и выпил полный стакан.

Глава вторая

 Тонколицый мужчина в длинной черной шубе и шапке-ушанке приехал на белоснежном вездеходе с черной четырехлучевой звездой на выпуклом боку. Вездеход замер у обочины. Тонколицый, путаясь в шубе, вылез из кабины, что-то сказал водителю и побрел к дому. Сокольничий Федя стоял у двери и меланхолично отливал на снег. Тонколицый подошел и отрывисто приказал:

 — А ну прекратить безобразие!

 — Пардоньте, — извинился вежливый Федя. — Нахожусь прямо посреди процесса. Прекратить не получится при всем желании.

 Тонколицый недовольно поморщился, топнул ножкой в изящном бархатном сапожке.

 Был он низенький и щуплый, но во взгляде ощущался металл; какой-то текучий, опасный металл, вроде ртути.

 — Как ваша мама? — спросил Федя, чтоб хоть как-то завязать разговор.

 — Чего это ты моей мамой интересуешься? — Тонколицый с подозрением глянул на него.

 Федя написал на снегу букву “Д” и признался:

 — Из уважительности спрашиваю. С вашей мамой не знаком.

 — Мама в порядке, спасибо, — сказал тонколицый и снова затопал ножкой. Водитель вездехода выпрыгнул из кабины, закурил. Водитель был молодой, прыщавый, с редкими усиками щеточкой, серая вязаная шапка лихо сдвинута набок.

 В окошке появилась любопытная Катина мордашка. Сокольничий шутливо погрозил ей пальцем, и мордашка исчезла.

 — Вы себе ничего не отморозите? — спросил тонколицый с раздражением.

 — Мы, потомки сибиряков, люди морозоустойчивые. — Сокольничий добродушно усмехнулся, дописал букву “Я” и неторопливо, степенно застегнул ширинку. — Вот, пожалуй, и всё. Пройдемте в сени… м-м…

 — Владилен Антуанович, — представился тонколицый и шмыгнул носом.

 — Давайте водочки тяпнем, Владилен Антуанович, — задушевно предложил Федя, впуская тонколицего в дом. — Вид у вас неважнецкий.

 — Это несущественно! — бросил тонколицый, цепко оглядывая комнату. — Где хозяин дома?

 — Туточки мы! — С доброй улыбкой на румяном лице в комнату вошел Ионыч. Он вел за руку Катеньку. На Катеньке было новенькое платье в цветочек и добротная теплая шаль. Девочка недоверчиво глядела на тонколицего и жалась к волосатой руке Ионыча.

 — Здравствуйте. — Владилен Антуанович протянул Ионычу руку.

 Ионыч поклонился тонколицему:

 — Пожалуйте к столу!

 — Да я как бы…

 — У нас, сибиряков, все дела решаются за столом, почтенный Владилен Антуанович, — сказал Федя.

 С тонколицего почти насильно стащили шапку и шубу и усадили за стол. Владилен Антуанович с сомнением посмотрел на стакан, заполненный мутной жидкостью. На дне стакана, словно водоросли, колыхались хлебные крошки.

 — Что это? — визгливо поинтересовался тонколицый.

 — Это, мил человек, божественная амброзия, о который вы так много слышали, — заявил Ионыч, подмигивая.

 — Я на службе, мне нельзя, — неуверенно сказал Владилен Антуанович.