Девочка и сигарета

— Я часто вспоминал об этом мультфильме, изучая печальное дело о нападении на Амандину. Я не знаком с нею лично, так как она младше меня и еще ходит в детский сад, а я уже школьник… Именно пса Плуто напомнил мне этот лживый человек. Когда у него спрашивают, почему он напал на беззащитную девочку, он отвечает: «Это неправда. Дети меня не интересуют».

Прокурор с недюжинным ораторским мастерством выдерживает паузу и степенно объясняет:

— Бесспорно, существует некое сходство между теми, кто не интересуется детьми, и теми, кто ими слишком интересуется; между теми, кто их избегает, и теми, кого влечет к ним непреодолимое и противоестественное желание.

Обрисовав психологический аспект преступления, прокурор переходит к доказательствам:

— Вы, быть может, сочтете, что я преувеличиваю, утверждая, что обвиняемый испытывает к детям патологическую ненависть. Благодаря видеозаписям из архивов Транспортного управления и с помощью спецслужб Административного центра, мы нашли свидетеля, который докажет мою правоту. Я знаю, что словам взрослого не всегда можно верить, но речь идет о пожилой даме, о бабуле, — уточняет он с улыбкой. — Советую прислушаться к ее словам.

По знаку председателя из глубины зала к свидетельскому месту выходит женщина лет шестидесяти пяти. Я поначалу ее не узнал, но, когда она начала давать показания, сразу вспомнил ее хрипловатый голос, ее саму, ее подругу и тот вечер, когда я в особенно нервном состоянии возвращался домой. Обращаясь к публике, дама заявляет:

— Дети спокойно сидели в автобусе, а этот господин, как ни странно, стал кричать: «Посмотрите на этих маленьких грубиянов!..» Или что-то подобное. Все молчали, он один настаивал, чтобы дети освободили свои места. А бедняжки ехали из спортшколы такие усталые!

Я не выдерживаю:

— Когда я был маленьким, мадам, дети уступали место взрослым!

— Обвиняемый, вам слова не давали, — резко обрывает меня председательша.

Ледюк насмешливо обращается к аудитории:

— Не знаю, о какой эпохе говорит обвиняемый, но плачевные результаты старого доброго воспитания налицо!

Публика разражается аплодисментами. Председатель требует тишины. Но малолетний прокурор не спешит завершить свою речь. Он вертит в руках очки, потом медленно надевает их на нос.

— Не хотелось бы погрязнуть в тонкостях юридической процедуры. Детский суд носит чисто консультативный характер. Приговор обвиняемому вынесет суд взрослых… Я, однако же, убежден, что этот человек представляет серьезную опасность как для окружающих, так и для себя самого. Амандине и ее семье (не говоря о четырнадцати возможных жертвах) необходимо, чтобы он понес наказание, соразмерное совершенным злодеяниям. Но будучи ребенком, я верю в жизнь и хотел бы сказать, что ни одного взрослого нельзя считать окончательно пропащим. Поэтому я прошу суд назначить обвиняемому надлежащее лечение, дабы помочь ему освободиться от мучащих его кошмаров…

— Мой единственный кошмар — это вы, сопляки!

Такая несдержанность вызывает у прокурора ироничную улыбку:

— Ну что я говорил…

По залу проносится смешок, председатель снова отнимает палец с обгрызенным ногтем от накрашенного рта и передает слово защите. К барьеру выходит одиннадцатилетняя девочка в ярко-синем костюме. Длинные косы падают на плечи. У нее постное выражение лица и тихий голос.

— Мэтр Ледюк провел интересную параллель с мультиком. Взглянем на этот пример с другой стороны. Плуто обретает долгожданное спокойствие у семейного очага. Неразумно было бы рассматривать данное преступление, не учитывая бездетности обвиняемого. Ведь именно отсутствие всякого контакта с детьми привело к отвращению. Дабы проверить эту гипотезу, необходимо выслушать других свидетелей.

Святоша не намерена отрицать мою вину; она старается представить меня потенциальным другом детей, несостоявшимся отцом.

— Свидетельница знает обвиняемого, как никто другой. Она знает, какое нежное сердце бьется в его каменной груди.

Я и представить себе не мог, к каким грязным приемам прибегнет шутовской суд, чтобы вытянуть из меня признание, и чуть не разрыдался, когда увидел выходящую из глубины зала мою прекрасную Латифу, ее осунувшееся от страданий лицо, потухшие глаза. Понятно, чем ее шантажировали: «Вы даете показания о проблемах вашего мужа с детьми, и мы ходатайствуем о смягчении приговора; если вы откажетесь, мы ни за что не отвечаем». И вот, презрев наши мечты о несоответствующем веяниям времени счастье, Латифа пришла на заседание, чтобы использовать последний шанс. Она кладет руку на кафедру, и допрос начинается:

— Сколько лет вы живете с этим человеком?

— Десять лет.

— Вы были счастливы вместе?

— Очень счастливы. Мы любили друг друга и наслаждались жизнью.

— Эгоистическая позиция, не правда ли?

— Возможно, но в ней заключалось наше счастье.

— И вы никогда не хотели разделить это счастье с детьми?

Латифа в отчаянии смотрит на меня, словно просит прощение за предательство, и после минутного молчания отвечает:

— Я действительно иногда об этом думала, но мой муж не хотел иметь детей.