Девочка, испившая Луну (ЛП)

И она не знала о лунном свете, не знала о том, что теперь застыло в её уме. И она не помнила ни о том, как стал кроликом Глерк, ни о том, как цветы вились под её ногами, ни о том, как пульсировала сила вокруг неё, как пульсировала и необратимо обвивала длинными тонкими нитями. Она не знала, что семя магии готовилось прорваться на свободу.

Она не имела об этом ни малейшего представления.

Глава 15. В которой Энтен лжёт.

Шрамы от бумажных птиц так и не зажили. По крайней мере, не затянулись правильно.

- Да ведь это была обыкновенная бумага! – причитала мать Энтена. – Ну как, каким образом она могла порезать тебя до такой степени?

Но это были не просто порезы. Инфекции оказались куда хуже, и это уже забывая о значительной потере крови. Энтен долго пролежал на полу, пока безумная пыталась остановить кровотечение от бумаги – и получалось у неё не так уж и хорошо. Лекарства, которые дала ей сестра, сделала её слабой. Она то и дело теряла сознание. И когда наконец-то за ним пришла стража, чтобы проверить, что произошло, он лежал рядом с сумасшедшей в луже крови, и столько понадобилось времени, чтобы определить, кто кем был!

- И почему! – морила его мать, - почему они не пришли, когда ты закричал? Почему они тебя бросили?

Никто не знал ответа на этот вопрос. Сестры всё утверждали, что они не имели об этом ни малейшего представления. Они его не слышали. К тому же, одного только взгляда на их бледные лица и воспалённые глаза хватало, чтобы понять, что это чистая правда.

Люди шептались, что Энтен сам себя изрезал.

Люди шептали, что его история о бумажных птицах была просто фантастикой. В конце концов, никаких птиц никто не нашёл. Это всё были кровавые комки бумаги на земле. И, в конце концов, разве в этом мире вообще кто-либо слышал о бумажных птицах, что нападают на несчастных людей?

Люди шептались, что у этого мальчика не было ничего – просто старейшина на обучении! И в тот миг Энтен просто не мог не согласиться с тихим говорком. К тому времени, как его раны исцелились, он объявил совету, что он уходит в отставку. И сейчас же. Освободившись от школы, от Совета, от постоянного нытья собственной матери, Энтен взялся плотничать – и, однако, был хорош в этом.

Совет, чувствуя странную неприязнь к себе – им было страшно неприятно смотреть на глубокие шрамы на лице мальчишки да слышать крики его матери, - дали парню кругленькую сумму, и он мог обеспечить себе и редкие материалы, и прекрасные инструменты, купить у торговцев, что перебирались через дорогу, всё, что пожелает. (И – о, эти шрамы! О, как он прежде был красив! Ах! Сколько всего потеряно… Как жаль, как жаль, как жаль...)

Энтену надо было работать.

Крайне быстро, вдыхая во всё это своё мастерство, которое он сумел прославить по обе стороны пути, Энтен обеспечил своей матери и братьям, да и себе тоже хорошую, весьма обеспеченную жизнь. Он построил для себя отдельный дом – он был меньше, проще и скромнее, чем у семьи, но при этом куда более удобен.

Но мать его всё ещё не одобряла уход из Совета, продолжала корить каждый день. Его брат Рук его не понял – хотя его неодобрение пришло куда позже, когда его изгнали из башни, и он в позоре вернулся домой (и в его записке не было ни слова о надеждах, в отличие от его брата, только короткое и злое "он разочаровал нас", вот только мать всё равно винила в этом Энтена).

Энтен этого не замечал. Он проводил дни и ночи вдали от всех остальных, от целого мира, трудился над деревом, над металлом, работал с маслами. Постоянно сидел в окружении опилок. Зерно скользило у него под руками. Он всё делал что-то красивое, цельное, реальное – и это было всё, о чём он заботился. Шли месяцы, шли годы, а мать всё приходила хлопотать о нём…

- Ну что за мужчина покинет Совет? – выла она на следующий день после того, как уговорила отправиться с нею на рынок. Она причитала и жаловалась, минуя бесконечные киоски с их разнообразием цветов лекарственных и цветов только для украшений, а так же мёда из Зирина, варенья из Зирина, высушенных лепестков Зирина, из которых можно было добыть молоко, а если замочить, то потом следовало мазать на лицо – и можно было уже не беспокоиться о морщинах. Не каждый мог позволить себе покупки на рынке – большинство людей обменивалось со своими соседями, чтобы в их шкафах было не до такой степени пусто. И даже те, кто всё ещё мог сходить на рынок, не могли позволить себе те груды товаров, что складывала в огромную корзину мать Энтена. Что ж, статус единственной сестры Великого Старейшины имел определённые преимущества.

Она щурилась на высушенные лепестки Зирина, и бросила на женщину злой вгляд.

- Как давно ты их собирала? И не вздумай мне лгать! – цветочница тут же побелела.

- Я не могу ответить, госпожа… - пробормотала она.

Мать Энтена бросила на неё властный взгляд.

- Если ты не можешь ответить, то я не могу заплатить, - и она двинулась к следующему ларьку.