Девочка, испившая Луну (ЛП)

- О нет! – беспечно ответила она. – Любопытство – проклятие умных… Или, может быть, ум – проклятие любопытных. В любом случае, чего-то всегда не хватает, и я всегда занята, но, пожалуй, уход за моим прекрасным садом позволяет мне немного отпустить себя и даже немножечко отдохнуть, - она вскинула руку. – О, помни, не трогай листья! И цветы. И землю, пожалуй, тоже – только не без перчаток. Большинство этих трав – смертельно ядовиты. О, скажи мне, разве они не ужасно милы, мой дорогой?

- Само совершенство, - отозвался Энтен, хотя на самом деле о травах он практически не думал.

- И что же привело тебя сюда? – щурясь, спросила сестра Игнатия, когда взгляд Энтена вновь скользнул по тому этажу, где жила сумасшедшая.

Энтен вздохнул. Он всё смотрел на сестру Игнатию, на садовую грязь на её рабочих перчатках, на пот, стекавший по разогретому солнцем лицу. Её взгляд светился так, словно она только что отведала самое вкусное во всём мире блюдо, а сейчас ещё наслаждалась послевкусием. Но нет, это было невозможно – ведь она работала на улице!

Энтен откашлялся.

- Мне хотелось сказать лично… Я не смогу сделать тот стол, который вы потребовали, за шесть месяцев или даже за год, - проговорил он. Разумеется, это было ложью. Конструкция оказалась довольно простой, а того материала, что они попросили, полно повсюду – особенно если пользоваться лесами на запад от Протектората.

- Что за глупости! – ответила сестра Игнатия. – Разумеется, ты можешь кое-что сдвинуть. Ведь сестры почти, что твоя семья.

Энтен покачал головой, и его взгляд вновь скользнул к окну. На самом деле он не видел сумасшедшую, по крайней мере, вблизи с того мига, как на него напали птицы. Но во снах она приходила к нему каждую ночь. Иногда стояла на стропилах. Иногда – плясала в камере. А как-то раз была всадницей на спине бумажной птицы и растворялась в ночи.

Он подарил сестре Игнатии половинчатую улыбку.

- Семья? – промолвил он. – О, госпожа, я верю, семья существует.

Сестра Игнатия притворилась, что ничего не услышала, но поджала губы, сдерживая усмешку.

Энтен вновь оглянулся на окно. Сумасшедшая замерла в узком проёме. Её тело казалось чуть больше тени – и он увидел, как её рука касается решётки, а птица кружится рядом и жмётся к её ладони. Сделанная из бумаги птица. Он практически слышал сухой шелест крыльев, что бились по воздуху быстро-быстро.

Энтен содрогнулся.

- Что ты видишь? – спросила его сестра Игнатия.

- Ничего, - солгал Энтен. – Ничего не вижу.

- Мой милый мальчик… Что случилось?

Он вперил взгляд в землю.

- Успехов вам в ваших начинаниях.

- Прежде чем ты уйдёшь… Почему б тебе не сделать нам одолжение, раз уж никакой платой мы не можем тебя соблазнить, чтобы ты сотворил те прекрасные вещи – вопреки тому, что мы будем просить?

- Госпожа, я…

- Эй, ты! – позвала сестра Игнатия, и тон её на секунду стал куда резче. – Ты закончила своё работу, дитя?

- Да, сестра, - полился по саду звонкий, яркий голос, напоминающий ему колокольчик. Энтен почувствовал, как сердце его сковывает старое, прочное железное кольцо. О, этот голос! Он помнил его. Он слышал его в школе – и все эти годы тот луною раздавался в его воспоминаниях.

- Замечательно, - она повернулась к Энтену, и из уст её вновь полились сладкие, нежные речи. – У нас есть один новичок – и дивное решение не потратить жизнь на изучение и созерцание, а на возвращение в огромный, страшный внешний мир. О, что за глупости!...

Энтен почувствовал, как его захлестнул ужас.

- Но, - запнулся он, - ведь так не бывает!

- В самом деле, прежде никогда и не было. И никогда не будет. Наверное, меня ввели в заблуждение, когда она впервые к нам пришла, желая стать одной из нашего ордена. В следующий раз я буду более разборчива.

Из садового сарая вышла молодая женщина. Она была одета в простое, маленькое на неё платье, вероятно, то самое, что было на ней, когда она вошла в башню, как раз после своего тринадцатого дня рождения – но теперь она стала так высока, что то едва прикрывало ей колени. На ногах красовались изношенные мужские ботинки, кажется, кривые – наверное, она взяла их у кого-то из садовников. Но стоило ей только улыбнуться – и, казалось, засветилось всё, и её маленькие веснушки на щеках и носу тоже.

- Здравствуй, Энтен, - мягко промолвила Эсин. – Сколько лет, сколько зим…

Энтен почувствовал, как выскальзывает из-под его ног земля.

Эсин повернулась к сестре Игнатии.

- Мы были знакомы, когда учились в школе.

- Мы никогда не разговаривали, - хриплым шепотом, вперив взгляд в землю, выдохнул Энтен. Шрамы его пылали. – Ни с одной девушкой…

Её глаза сверкали, на губах застыла яркая улыбка.

- Разве? Я помню нечто другое, - она смотрела на него. На его шрамы. Прямо на его лицо. И не отвернулась. Не содрогнулась. Даже его мать содрогалась. Его собственная мать!

- Ну, по правде, - ответил он, - я никогда не разговаривал с девушками. До этой поры – никогда. Моя мать может многое об этом поведать.

Эсин рассмеялась, и Энтену показалось, что он вот-вот потеряет сознание.