Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

Пока Гальперин объяснял нам наши обязанности, он потихоньку вытащил из кармана записку и протянул ее Рухи Кляйн. Она прочла ее и узнала, что записку передал ее отец, который тоже работал в зондеркоманде, но остался в живых. Из девятерых наших отцов из Комята, работавших там, четверых казнили, включая моего отца, а пятеро остались в живых – пока что. Объясняя нам, что мы должны делать, Гальперин упомянул и о бунте, который пытались организовать работники крематория.

– Они договорились с партизанами, – сообщил он нам, – и партизаны проникли в Аушвиц, переодевшись врачами. Они оставили немцам много водки. Каждую субботу по вечерам немцы устраивали в четырехэтажном здании попойку, солдаты упивались до полусмерти и засыпали на лестницах. План состоял в том, чтобы после полуночи, когда все будут пьяны, взорвать здание вместе с немцами. Там должно было находиться около тысячи немецких офицеров. Партизаны собирались заложить взрывчатку и в сам крематорий, но план провалился.

В конце концов, восстание произошло неделей позже, 7 октября 1944 года, но к тому времени моего отца уже не было в живых.

Мы все очень разволновались, но Гальперин сказал нам не бояться, потому что на фабрике нам будет легче, чем в любых других местах в Аушвице.

Текстильная фабрика была частью военного производства, на котором работали не только евреи из лагеря, но и местные жители. Они приносили новости из внешнего мира, которые затем, в виде слухов, разлетались среди евреев-заключенных. Каждый день мы вместе с большой группой женщин отправлялись работать на текстильную фабрику.

Нам надо было нарезать кожу на полоски шириной один сантиметр и переплетать их металлической проволокой, чтобы получался канат толщиной четыре сантиметра. Однажды я порезалась острыми ножницами, и шрам остался у меня на пальцах до сих пор. Капо постоянно следили за нашей работой, и те, кто плохо справлялся, получали страшные удары кожаными плетями.

Наша новая старшина была еще хуже Гизи. Оказалось, что в Аушвице всегда может стать хуже – даже если ты считал, что хуже уже некуда. В новом блоке тоже были переклички по утрам и вечерам, на которых нас пересчитывали, чтобы убедиться, что никто не сбежал. Если нас не звали на перекличку, мы не могли выходить из блока. Условия в этом блоке были такими же тяжелыми, как в предыдущем, но нам хотя бы не надо было усваивать правила, потому что мы давно их знали.

Обед нам раздавали на фабрике. Он состоял из тепловатого супа, без приправ, с какими-то непонятными овощами и плававшими на поверхности очистками. На пятерых девушек полагалась одна миска такого супа, и нам самим приходилось придумывать, как разделить его на всех. Обычно каждая делала по три глотка. Суп мы получали прямо на рабочих местах и выпивали очень быстро. Капо стояли над нами, чтобы убедиться, что мы сразу возвращаемся к работе.

Гальперин принес мне тарелку под названием маринка, которая состояла из трех овальных емкостей, ставившихся друг в друга. На этой тарелке было выгравировано имя моего отца – Якоб Гершковиц. Понятия не имею, как это ему удалось, но мой отец обо всем позаботился и умудрился передать эту тарелку Гальперину на случай, если мне понадобится сохранять свою еду. Мои подруги тоже получили такие тарелки.

Спустя несколько дней после того, как мы вышли на новую работу на текстильной фабрике, наступил Йом-кипур. Мы получили обед на работе, но из-за поста сложили еду в «маринки». Вечером мы возвращались в блок широкой колонной по пятеро и внезапно услышали от идущих впереди, что всех проверяют на наличие пищи в «маринках»; тех, у кого ее находили, нещадно избивали. Мы с подругами открыли наши «маринки» и съели пищу на ходу, но тарелки все равно остались грязными. Мы боялись, что, если в них увидят остатки еды, нас забьют до смерти, поэтому сняли с себя панталоны и использовали их, чтобы вытереть «маринки». Проще было найти способ выстирать панталоны или заполучить другие, чем рисковать жизнью.

Закончился октябрь, наступил ноябрь, и начал идти снег. На крыше текстильной фабрики находились окна, которые никогда не закрывали, и мы работали прямо под ними. В открытые окна тянуло холодом, а снежинки залетали внутрь и ложились нам на плечи, пока мы сидели. Мы не могли ни стряхнуть с себя снег, ни попросить кого-нибудь стряхнуть его, потому что, если бы он попал на пол, капо нас бы побили. Поэтому мы сидели день за днем, с утра до вечера со снегом на плечах и трудились. Сколько сил появляется у юной девушки, когда она хочет выжить!

В тот период у меня не было ботинок, потому что их у меня постоянно воровали. Гальперин принес мне пару ботинок, но когда я проснулась на следующее утро, то обнаружила, что их украли, пока я спала. В то утро мне пришлось надеть деревянные сабо, в которых было тяжело ходить, но за отсутствием других вариантов я все-таки их обула. Начался снег, и все, кто был в сабо, поскальзывались и падали.