Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

В один августовский день мы вернулись с работы и услышали, что нас всех вскоре отправят в Германию. Русский фронт приближался, и ходили слухи, что советские войска подходят к Висле. В записках, которые мы в тот период получали от наших девятерых отцов и братьев, работавших в зондеркоманде, говорилось, что они стараются придумать, как перевести нас на другое рабочее место. Они тоже боялись, что вскоре состоится большой отбор, после которого часть из нас отправят в Германию, а остальных – в газовые камеры.

В одной из записок, написанной рукой моего отца, предлагалось, чтобы мы попросили перевести нас на оружейный завод, где работал бригадир из Мукачево, которого отец хорошо знал. Он писал, что этот бригадир, по фамилии Гальперин, поможет нам освоить новую работу.

Спустя несколько дней после Рош ха-Шана (Еврейского Нового года) нас повели в душевые. Там стояли доктора, которые осматривали нас голыми и проводили отбор. Мы проходили перед ними, одна за другой, и они бросали на нас короткий взгляд и рукой показывали: налево, направо или вперед. Те, кому говорили идти вперед, знали, что остаются в живых. Пока что. Те, кому говорили идти в сторону, понимали, что настал их последний час.

Когда пришла очередь Шейви Аврам, ее отправили влево, на смерть. Остальных девушек из Комята на том отборе пощадили, но мы все плакали потому, что забрали Шейви.

Пока мы мылись, тысячи девушек, которые не прошли отбор, затолкали в амбар, где им предстояло ждать, пока их отведут в газовые камеры. Закончив мыться, мы оделись, вышли на улицу и построились в колонну по пятеро. С сухими глазами мы плакали по Шейви.

Внезапно мы увидели ее. Она взобралась на высокую крышу амбара, где держали обреченных. Она крикнула нам:

– Я сейчас спрыгну, и будь что будет!

Стоя внизу, мы столпились в кружок, готовясь поймать ее. Она спрыгнула нам в руки. Кто-то дал ей длинную рубашку, и она заняла место с нами в ряду. Она вернулась в блок вместе со всеми.

В конце концов, Шейви пережила Аушвиц, уехала в США и создала там семью.

Каждое утро по дороге на работу и каждый вечер, возвращаясь обратно, мы по команде запевали песню. Песня всегда была одна и та же, на немецком, сокращенный вариант популярной народной песенки:

IN MEINER HEIMAT
DORT BLÜHEN DIE ROSEN
IN MEINER HEIMAT
DORT BLÜHEN DAS GLUCK
ICH MÖCHTE SO GERNE
MIT MEINER MUTTER NACH HAUSE
ICH MÖCHTE SO GERNE
IN MEINER HEIMAT ZURUCK

На английском (в примерном переводе) это значит: «В моем доме цветут розы, в моем доме цветет мое счастье. Как я мечтаю оказаться там с моей матерью, как я мечтаю быть дома снова». Мы пели эту песню с великой болью, кусая губы. Мы ощущали всю жестокость наших капо, или тех, кто стоял над ними, в том, чтобы заставить нас петь эту песню.

Количество прибывающих поездов уменьшалось, а вместе с ним и количество вещей, которые надо было разбирать. Состоялся новый отбор, после которого значительное число девушек из нашего блока уехало в Германию. Шейви Аврам, Идско Аврам, Малка Дейч и Иегудит Дейч тоже уехали туда, и я осталась одна из пятерых девушек, которые обычно стояли вместе и делили одну постель. Позднее я узнала, что поезд, на котором их везли, так и не добрался до пункта назначения. Ходили слухи, что партизаны подорвали железнодорожные пути. Девушки вернулись в Аушвиц, хотя я их больше не видела.

Две недели нас заставляли таскать булыжники. Мы грузили в тачку четыре или пять огромных камней и возили их к берегу Вислы. Несколько девушек с трудом могли столкнуть тачку с места и докатить до реки.

Очень недолго мы работали в полях – вскапывали участки, принадлежавшие польским крестьянам, жившим близ Аушвица. Поговаривали, что начальник лагеря получал за это деньги.

Приближалась осень, дни становились короче, и часть работы приходилось выполнять в темноте. Даже когда мы возвращались в блок, свет включали очень редко; боясь наступления русских, в лагере строго соблюдали блэкаут.

Однажды девять мужчин втайне отправили нам жестянку, полную золотых зубов. Они сказали использовать зубы, чтобы подкупить старшину блока – пусть переведет нас на другую работу. Я не задавалась вопросом, откуда они взяли золотые зубы; я знала, что они сильно рисковали и делали все, что могли, чтобы спасти своих дочерей.

В нашем блоке в Аушвице осталось всего четыре девушки и женщины из нашей деревни. Одна из нас, постарше, вступила со старшиной в переговоры. Подкуп сработал, а та договорилась, чтобы нас перевели в другое место. В последней записке, которую я получила от отца, было написано: «Сегодня нас увозят в Майданек, и там будут наши могилы. Отмечай мой yahrzeit (годовщину смерти) 25 числа месяца элула». Сегодня я знаю, что на тот момент лагерь Майданек уже не функционировал, и моего отца отвезли в какое-то другое место. Я никогда больше не видела его и не слышала о нем, не получала от него записок.

Моего отца убили.