Девочка из детства. Хао Мэй-Мэй

— Мы возили с собой ящики с НЗ (неприкосновенный запас) и бросали их в старых женщин — вьетнамок. Некоторые из них тут же умирали. Если бы нас спросили в то время, что мы делаем — правда, никому такая мысль не приходила в голову, — мы ответили бы, что раздаем продовольствие мирному населению. Для детей у нас были припасены особые голубые таблетки, с помощью которых подогревают НЗ. Они сделаны под сладости. Если поджечь такую таблетку, она не загорится, но очень сильно разогреется. Мы зажигали их и бросали детям. Схватив эти гостинцы, дети сжигали на руках всю кожу.

— Вы сказали, что бросали НЗ в людей! Это были какие-то порции продовольствия!

— Нет, это были ящики.

— Когда в кого-нибудь попадал такой ящик, человек падал?

— Да, стариков таким образом мы убивали наповал. Однако мы проезжали по деревням со скоростью 50–60 километров в час, и у нас не было времени оглянуться назад и посмотреть, что стало с тем или иным вьетнамцем. Нам было весело, поскольку мы находились там специально для того, чтобы «установить мир и помочь мирным жителям».

По линии наверняка сообщили приметы — белобрысый, хромает… Я решил идти в Пятигорск пешком. Сколько километров? Триста, пятьсот? Пусть двадцать суток идти, в общем через месяц я буду дома.

Ночь я провел в здании взорванной водокачки. Дрожал от сырости и пронзительного ветра, утром отправился в путь. Гроза прошла, взошло солнце, и через час о ночном ливне ничто не напоминало — между пальцами ног струилась горячая пыль, плечи и голову жгло, хотелось пить, лишь земля парила и от нее шел дух, тяжелый и густой, точно она наливалась соком, как колосья хлеба, которые стояли бесконечной стеной вдоль дороги. Шапки не было, я сорвал огромный лопух, скрепил лист палочками. На голове образовалась немыслимо широкая зеленая шляпа. Она хорошо спасала от солнца. Я топал по дороге, настроение было сносное, утомление от бессонной ночи уравновешивалось возбуждением — я представлял реакцию колонистов. О, они не будут скупиться на проклятия! Эх, жаль, что не было толовой шашки, как у Кольки, а то бы я кое-что другое придумал, я бы им показал варвара!

Я шел на юг. От железной дороги взял вправо. Земля тянулась мирная. Точно никакой войны не было. Даже начало казаться, что действительно войны нет, немцы проскочили стороной, растворились в бескрайних полях. И вдруг началась черная земля. Я остановился на границе зеленого и черного. И шагнул.

Нет, немцы не проскочили стороной, не растворились в бесконечных полях… За каждый метр русской земли они платили жизнью. Я шел… Мимо искромсанных пушек, мимо сгоревших танков, и даже белые кресты на их боках были черными, я шел мимо «юнкерсов», грохнувшихся о землю, я шел мимо бесконечных воронок, окопов. Я вышел к селу, точнее — к печным трубам, — это все, что осталось от села. Трубы торчали, черные и жуткие. И было тихо. Только две полуодичавшие кошки бросились за мной, но подойти близко боялись, крались между обугленных бревен и мяукали.

Я побежал. Я понял, что, кроме кошек, в деревне никого живого нет. Где люди?

За балочкой я вышел к церкви. Правильными рядами белели кресты. Бесконечные кресты. Сколько? Сто, тысяча, миллион? Я подошел… На крестах были немецкие надписи.

И я засмеялся. И стал приплясывать. Я шел мимо могил и плевал на кресты, бросал в них комья земли, и если бы у меня был топор, я бы рубил, рубил, до полного изнеможения.

А потом, под вечер, я вышел на трупы наших. Кружились мухи, на ветках каркало ожиревшее воронье, стояла невероятная вонь, сладковатая.

Я поднялся на бугор. На его вершине лежали цепью немцы. Их почему-то не захоронила похоронная служба. Валялись каски, коробки. Стараясь не вдыхать запаха трупов, я нагнулся, взял двумя пальцами автомат, оттащил в сторону, долго обтирал травой. «Шмайзер» удачливо ложился в руку. Фрицы умели делать оружие. Но я не умел стрелять из автомата.

Я стал изучать автомат. Легко догадался, как отстегивается и пристегивается магазин. Взвел затвор. Теперь осталось нажать на спуск…