Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Когда-то Престберг жил в маленькой хибарке возле эстра-эмтервикской церкви и так скверно обращался со своей женой, что народ думал, забьет он ее до смерти. Хуже всего ей приходилось под Рождество, когда во всех углах водка лилась рекой. И вот однажды братья Шульстрём, чья лавка располагалась рядышком с Престберговой хибарой, пожалели горемычную женщину и надумали сделать так, чтобы хоть разок Рождество у нее выдалось спокойное. В сочельник они послали за Престбергом, показали ему большое письмо с толстой сургучной печатью и с пером под нею и сказали, что пришло спешное курьерское письмо и он, человек казенный, должен доставить его капитану Бельфражу в Карлстад. И Престберг пустился в дорогу, в Карлстад, без отдыху ехал, вдобавок погода испортилась, так что домой он воротился только на третий день Рождества. К тому времени он уже выяснил, что в письме были только стружки да солома, и крепко осерчал, что дал братьям Шульстрём этак себя провести, а потому решил больше не жить в Эстра-Эмтервике. Теперь он обретался главным образом в Сунне, слонялся по магазинам да при случае бегал с поручениями хозяев.

Эстра-эмтервикские господа рассказывают, каким диковинным жильем обзавелся Престберг. Несколько времени он ходил по округе, выпрашивал старые полусгнившие бревна и обрезки досок, без всякой пользы валявшиеся на крестьянских дворах, и из всего этого соорудил плот и вывел его во Фрюкен. На плоту он затем построил домишко, где живет летом. Есть там пол и крыша, окно и дверь, и очаг, и кровать, и токарный станок, и верстак. А перед домом достаточно места, чтобы Престберг мог сидеть и удить во Фрюкене рыбу себе на обед. К плоту он привязал челнок, так что, когда заблагорассудится, может на веслах добраться до берега, да и вообще перемещать свое жилище — надоест стоять у восточного берега, перегоняй плот к западному, надоест у западного — ворочайся к восточному. И однажды, когда мы на пароходе плыли в Карлстад, я видела Престбергов плот, причаленный в красивой бухточке, и мне вовсе не показалось, будто ему стоит сочувствовать из-за того, что живет он на воде. По-моему, все выглядело замечательно. Я бы и сама не прочь пожить в таком вот плавучем доме.

Звонарь Меланоз придумал для него отличное название — «Моисей».

Услышав про это, гости разражаются смехом, смотрят на Меланоза и качают головой.

— Ну надо же, Меланоз! — восклицают они. — Звонарь да вдобавок школьный учитель — и придумал этакую безбожность! Что скажут присутствующие священники?

Однако звонарь ничуть не смущается.

— Я вот что вам скажу, господа, — отвечает он. — Престбергов «Моисей» вправду хорош, когда стоит и отражается в озере. Даже египетской царевне и той бы понравился. И он слывет здешней достопримечательностью. Минувшим летом тут побывал некий господин из «Вермландстиднинген», зарисовал его и написал о нем длинную статью.

— Твое здоровье, Меланоз! — говорит папенька. — Не спускай этим стокгольмцам нападок! Защищайся! Тем паче что умеешь!

Он поднимает стакан и чокается со звонарем, потому что очень его любит и всегда говорит, что если б Меланоз в юности получил столько знаний, сколько дается мальчикам нынче, то наверняка бы изобрел летающую машину и отправился на Луну.

— Коли уж речь зашла о «Моисее», — говорит звонарь, — расскажу-ка я, пожалуй, историю, приключившуюся лет семь-восемь назад, а?

Ясное дело, всем хочется послушать. И это впрямь весьма занятно, потому что рассказывает он историю про Престберга, прежде мне неизвестную.

— Не знаю, как уж оно вышло, — говорит звонарь, — но старик Агриппа не иначе как заважничал по причине славы, какую снискал «Моисей», и надумал покрасить его в красный цвет. Обошел крестьянские усадьбы, там занял красной охры, тут — горшок для оной да кисть и в один прекрасный день принялся варить краску. «Моисей» стоял аккурат поблизости от усадьбы суннеского пробста, возле моста Сундсбру, так что всяк проезжавший по мосту мог видеть, что там затевается, а Престберг, наверно, этого и хотел.

— Ах, вот ты о чем, — говорит папенька, с легким недовольством. — Может, что-нибудь другое расскажешь?

Но звонарь продолжает, оставив папенькин вопрос без внимания:

— Я тут сказал, что египетской царевне «Моисей» бы понравился, однако ж, признаться, он и мне очень по душе. Но наилучшие друзья и почитатели «Моисея», безусловно, дети. Как завидят его на озере, сей же час собираются на берегу и с вожделением смотрят на плот, ведь их туда не пускают. И теперь, когда «Моисею» предстояла покраска в красный цвет, они, понятно, большими стайками толпились на мосту и глазели.

— Ты бы поторопился, Меланоз! — говорит папенька. — Скоро пора идти в сад любоваться разноцветными лампионами.