Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Тут тетя Нана умолкает, и мы благодарим ее, говорим, что вкусная питьевая вода в Морбакке действительно достойна иметь свою историю.

— Молодчина ты, Нана, — говорит тетушка Ловиса, — помнишь такое множество давних маменькиных историй. Я вот помню, она рассказывала, что колодезник этот ослеп, но давно запамятовала и как его звали, и все прочее.

— Да, Нана у нас молодчина, — кивает папенька. — Но ты уверена, что фамилия девушки была Октопиус? Звучит больно чудно.

Тетя Нана тихонько смеется.

— Ты совершенно прав, Густав. Ее звали иначе, однако я не хотела называть ее настоящее имя, вот и придумала совсем другое.

— Так-так, — говорит папенька, — вот, стало быть, как поступают настоящие рассказчицы.

— А отчего ты именно нынче вечером надумала рассказать эту историю, Нана? — спрашивает маменька. — Раньше я, по-моему, ее не слыхала.

— О-о, — чуть нараспев произносит тетя Нана, — да как тебе сказать. Намедни столько разговоров было о пруде, наверно, поэтому я…

Элин Лаурелль, улучив минутку, тоже задает вопрос:

— Вы полагаете, госпожа Хаммаргрен, надобно всегда верить, что любовь наставляет правильно? Выходит, незачем раздумывать да проверять, надо только следовать за нею?

Тетя Нана долго сидит молча, потом отвечает:

— Я так вам скажу, мадемуазель Лаурелль: я верю, что она наставляет правильно, только вот требуется большое мужество, чтобы подчиниться ей, а как раз мужества нам и недостает.

Папенька имеет обыкновение убирать все выпуски «Вермландстиднинген» в шкафчик позади письменного стола и наутро просит меня отнести туда ту самую газету, после чтения которой у тети ужасно разболелась голова. А складывая газету, я вижу на первой странице несколько круглых пятнышек, словно от высохших слез. И мне кажется, будто газета, головная боль и рассказ как-то связаны друг с другом, только я не понимаю как именно. Поскольку же я мала, никто мне про это рассказывать не желает. Так никогда и не узнаю, в чем тут дело.

Ярмарочное время

После отъезда тети Наны Хаммаргрен хлопот у нас было непочатый край. И хмель убирали, и пчел рассаживали, и яблоки снимали, и большую осеннюю стирку устраивали, и несколько дней пекли хрустящие хлебцы. А еще вили из воска свечи, и варили квас, и растирали картофельную муку, и целый бочонок сидра приготовили. Уж и не знаю, как тетушка Ловиса, экономка и служанки умудрялись со всем этим управиться, но мы, дети, в свободное время конечно же помогали на кухне.

Еще забивали овец да голубей, этих птиц у нас больше сотни, и всех надо каждый день кормить, что, пожалуй, уже чересчур. Правда, в тот день, когда назначено бить голубей, в усадьбе царит тягостная атмосфера, потому что папенька очень расстраивается. Умом он понимает, что необходимо сократить птичье поголовье, но ведь он так любит на них смотреть. И предпочел бы, чтобы их съел ястреб, а не мы.

Все это полагается завершить в сентябре, ведь после начинается большая Омбергсхедская ярмарка, открывается она в Сунне в первую октябрьскую пятницу и продолжается целую неделю, и до тех пор упомянутые мелкие дела должно завершить. Вдобавок надобно отскрести и вымести весь дом, вставить повсюду в окна вторые рамы, чтобы ярмарочным вечером — так мы называем вечер накануне открытия ярмарки — везде было чисто и прибрано, как на Рождество или на Пасху.

По-моему, такой вот ярмарочный вечер чуть ли не самый торжественный во всем году. Везде тишина и покой, на полу расстелены новые лоскутные дорожки, медные кастрюли и кофейники начищены до блеска, в доме уютно и тепло, с двойными-то рамами, а все люди полны ожидания и добры.

У папеньки сентябрь тоже выдался суматошный. Сюда приезжал инспектор Нюман, и оба они сидели в конторе, составляли расчеты за целый год. Из Карлстадского банка папенька привез большие пачки денег и теперь, в канун ярмарки, выплачивает всем своим работникам причитающиеся им суммы. Первым из поденщиков в контору является Ларе из Лондона, а за ним чин чином остальные. Дальше черед старосты, конюха, батрака и того парнишки, что гонял овец на выпас, затем приходят экономка и все служанки, а напоследок — гувернантка. Нет, самыми последними приходим мы, дети, получаем по риксдалеру, чтобы истратить завтра на ярмарке.

Экономка деньги никогда не берет. Она всегда просит папеньку положить их в банке на сберегательную книжку, а служанки, раскрасневшиеся, сияющие, выходят из конторы с новыми, хрусткими купюрами в руках и весь вечер высчитывают, что смогут купить себе на ярмарке. Те, что посмышленее, советуются с маменькой или с тетушкой Ловисой, а нянька Майя доверительно сообщает маменьке, что намерена купить пару черных перчаток, чтобы надевать их в церковь. Но маменька говорит, что Майе не стоит этого делать, перчатки чересчур дороги, вполне достаточно приобрести пару черных нитяных рукавичек.