Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

— Что ж, в свое время я косил рожь. Но думаю, этакая работа мне не к лицу.

— Рожь — пропитание для нас для всех, — сказала маменька. — Сколько воды ни даст ваш колодец, Гермунд, проку от нее не будет, коли мы останемся без хлеба.

Колодезник пробуравил ее взглядом темных глазок, но усмехнулся вполне благосклонно. Видать, позабавило его, что женщина осмелилась сказать ему правду.

— Ладно, будь по-вашему, хозяйка, — сказал он. — Только дайте мне самую длинную косу, какая есть в усадьбе, и достаточно вязальщиц, чтобы не стоял я и не ждал.

Маменька обещала, что все будет по его просьбе.

Вечером колодезник обозрел все косы, что имелись в усадьбе. И остался так недоволен, что взял обратно свое обещание помочь на уборке ржи. Разве можно предлагать взрослому мужчине этакие косы? Это же детские игрушки. Пришлось маменьке среди ночи послать Маленького Бенгта за кузнецом, чтобы тот отковал косу в два локтя длиной.

Наутро маменька поднялась в четыре часа, когда народ пошел на работу, опасалась она, как бы Гермунд не сыскал новые отговорки. И хорошо, что была поблизости, не то бы он увильнул-таки от дела.

Гермунд явился вместе с другими жнецами, с косою на плече. Ясное дело, шагал впереди всех и начал первым. Но, раз-другой взмахнув косой, оглянулся, поглядел на своих вязальщиц. И опять этот наказанный мужик нацелился было уклониться от работы.

— Это как же понимать? — сказал он. — Мы ведь договаривались, что вязальщиц у меня будет не две, а поболе? Ежели нет, я лучше пойду вздремну.

— Эти две — самые лучшие вязальщицы в Морбакке, — отвечала маменька, но колодезник только плечами пожал.

— Ладно, коли иных притязаний нет, — продолжала маменька, — доставлю я вам, Гермунд, вязальщицу, которая обычно вяжет за двумя жнецами. Может, этого вам будет довольно.

— Что ж, такая, надо быть, аккурат подойдет, — сказал Гермунд.

Маменька воротилась в дом, пошла на кухню и сказала экономке, что настала пора ей показать, на что она способна, пускай спесивый колодезник научится уважать морбаккских.

Ну так вот, Майя Персдоттер, которая умела вязать снопы за двумя жнецами сразу, сию же минуту отправилась на ржаное поле, однако оказалось, что Гермунд впрямь горазд косить — задал работы и ей, и двум другим вязальщицам.

В тот день рожь в Морбакке убирали так, как доселе еще не бывало. Ведь когда остальные работники увидали, как Гермунд машет косой, они сперва стояли разинув рот, а затем тоже взялись за дело, да с таким рвением, что стебли знай падали наземь, словно от проливного дождя. За один день все поле скосили.

Тут маменька вздохнула с огромным облегчением. Рожь была убрана, и она решила, что Гермунд может еще день-другой повозиться с колодцем. Однако ж вскоре поняла, что, покуда Гермунд остается в Морбакке, беспокойствам и огорчениям конца-краю не будет.

В тот самый день, когда убирали рожь, в усадьбу явилась незнакомая девушка. Поднялась по лестнице в переднюю, а оттуда прошла на кухню.

Там она застала маменьку, ведь экономка и все служанки были на ржаном поле, так что маменьке пришлось самой стряпать ужин.

Маменька бросила на девушку взгляд, когда та открыла дверь, и подивилась, кто бы это могла быть. Платье на девушке было господское, но вконец изношенное и сидело очень плохо, вроде как изначально сшито не на нее. На вид, пожалуй, лет двадцать, хрупкая, худенькая, а вот руки большие, натруженные. Не красавица, но и дурнушкой не назовешь — кожа чистая, розовая, щеки круглые. Описывая ее, маменька всегда говорила, что она из тех, кого не замечают и с трудом узнают в лицо, покамест оно не примелькается.

— Мне бы поговорить с госпожой Лагерлёф, — сказала вновь пришедшая.

— Госпожа Лагерлёф — это я, — ответила маменька.

Девушка подошла ближе.

— Я — Юханна Октопиус, дочь пробста Октопиуса из Брунскуга, — сказала она и протянула руку, чтобы поздороваться.

Пожимая девушке руку, маменька старалась вспомнить, что ей известно о пробсте Октопиусе и его семействе. Маменька сама была дочерью пастора и в родстве со всеми пасторскими семьями в Вермланде, а потому полагала, что наверное знает этих Октопиусов, как и всех прочих.

— Пробст Октопиус из Брунскуга не приказал ли долго жить? — спросила маменька.

— Да, верно, — ответила девушка. — К великому моему прискорбию, родители мои давно умерли.

Тут маменьке все стало ясно. Она вспомнила, что пробст Октопиус и его жена скончались почти одновременно и после них остался единственный ребенок, маленькая девочка, вроде бы не совсем такая, как другие дети. Родни, которая могла бы позаботиться о девочке, не нашлось, хочешь не хочешь бедняжка осталась у отцова преемника, наподобие Золушки. Получала еду и ношеную одежду, помогала, как могла, а могла она не много. Не дурочка, конечно, но опять же и не скажешь, что вполне здравого ума.

Эта самая Юханна Октопиус и пришла теперь, стало быть, в Морбакку, маменька сразу смекнула, но что, скажите на милость, ей здесь понадобилось?

Юханна Октопиус не замедлила сообщить о своем деле. Она, мол, хотела спросить маменьку, нельзя ли ей на несколько дней остаться в Морбакке.