Девочка. Книга вторая

Направляясь из роскошной, заполненной людьми гостиной на палубу, я краем глаза замечала, как гости с черными фужерами в руках и ослепительными белыми улыбками на лицах, завидев ярко-красное пятно, разворачивались в нашу сторону и тут же стремились к нам, словно черные белозубые акулы, увидевшие свежую алую кровь.

От всеобщего пристального внимания, от непонятной тревоги, порожденной интуицией, мое сердце выбивало быстрый ритм, ладони холодели, но я понимала, что должна была вести себя естественно. Сделав глубокий вдох, я натянула на лицо самую приветливую улыбку и, приняв строгую осанку балерины, уверенно пошла рядом со своим мужчиной, не сбиваясь с быстрого темпа, который он задавал.

Выйдя на открытое пространство, я замерла от увиденного.

Палубу можно было назвать эпицентром взрыва неонового света, создававшего на всех поверхностях и в небе футуристические картины, отчего казалось, будто ты попал на борт космического корабля. На стеклянном покрытии, под которым плескалась вода огромного бассейна с подсветкой, стояли несколько музыкантов в окружении аппаратуры и дополняли эту невероятную атмосферу завораживающей космической музыкой.

Барретт иногда останавливался, здоровался с гостями, свободно переходил на тайский и арабский. Он был дружелюбен, выслушивал своих гостей, слегка поворачивая голову, чтобы было удобнее внимать с высоты своего исполинского роста, и едва растягивал рот в улыбке шуткам, которые ему рассказывали. Всматриваясь в его спокойное лицо, я чувствовала, что сейчас Барретт играл роль гостеприимного хозяина, который приветствовал на борту своего "Нарушителя" дорогих гостей. Правда иногда, буквально на мгновенье, его ладонь на моей пояснице становилась тяжелее обычного, и я, настроенная на него, как на камертон, чувствовала сосредоточенность в его жестах и взгляде, будто он на это мгновение переключался на другой режим восприятия мира. Наблюдая за этими метаморфозами, я отчетливо осознала, что для него этот раут был ничем иным, как работой, что сейчас он собирал информацию, нужную ему в бизнесе для принятия правильных решений, и за этой маской спокойствия и дружелюбия он был собран и внимателен, как никогда.

Знакомство и общение с гостями происходило в стремительном темпе, как и все, что делал Барретт. Помимо лиц, уже упомянутых Алеком, в числе приглашенных были гости не только из Бангкока, но и Сингапура, Малайзии и Китая. Я протягивала руку банкирам и адвокатам, финансистам и трейдерам, нефтяным и строительным магнатам.

Я попала в стремительный и живой мир Барретта, где крутились большие деньги частного бизнеса и транснациональных корпораций, где на ходу обменивались визитками и заключались негласные сделки, где давались советы, основанные на многолетнем опыте, и зарождались новые совместные проекты. Здесь велись разговоры обо всем: политике, бизнесе и экономике, динамике индекса Доу-Джонса и скачкАх на фондовом рынке, новых бизнес-проектах и удачных вложениях.

Публика, несмотря на формальный стиль, была самой что ни на есть разнородной: помимо азиатов, здесь были европейцы, американцы и русские, возраст гостей, как и национальность, был самым разнообразным и варьировался от тридцати до семидесяти. Воистину, "Violator" был нарушителем: он объединял в себе несоединимое — традиционный Восток и прогрессивный Запад, старшее умудренное сединами поколение, устоявшееся в своей бизнес-нише, и напористую молодежь, продвигающую новые технологии и открывающую перспективные направления. Я всматривалась в эту черно-белую толпу, вслушивалась в космический электронный ритм, больше похожий на музыку будущего, и на фоне лазерного футуристического шоу передо мной внезапно встала яркая картина, где "Violator" с его гостями вдруг превратился в живую бизнес-акулу, некоего гражданина мира, впитавшего в себе знания всех континентов. В этом Космополите мудрая опытность старшего поколения переплеталась с дерзкими инновациями молодого, и я внезапно ощутила себя неотъемлемой частью души этого кита бизнеса по имени "Violator", кроваво-красной каплей в его сердце.

Здесь и сейчас я осознала одну из причин, почему Барретт принял решение взять меня на яхту. Он показывал мне свой мир, но мне не стоило обольщаться, он так же легко мог меня из этого мира вывести: с его стороны это было не знаком доверия, а проверкой, его личным экзаменом — как я справлюсь, смогу ли я стать частью его мира, удержать эту ношу. Барретт был жестким учителем, его школу нельзя было назвать институтом благородных девиц, его обучение напоминало жестокую Спарту — живи или умри. Здесь и сейчас все зависело только от меня. Если я провалю это испытание, значит проиграю.