Девочка, которая пила лунный свет

Видения были яркими, как наяву. Чистыми и ясными. Женщинам казалось, что теплый запах детской макушки вот-вот достигнет их обоняния, вот-вот пальцы их коснутся сбитых коленок, а слух поймает далекие голоса. Они плакали, называя имена своих детей, ощущая утрату с такой остротой, словно она случилась только вчера, и не было этих лет и десятилетий.

Но облака таяли, небо очищалось, и в душах матерей рождались новые чувства. Чувства, которых они никогда прежде не знали.

Вот дитя, моя дочь, нянчит собственного любимого ребенка. Моего внука. И знает, что никто и никогда не вырвет этого ребенка у нее из рук.

Надежда. Это была надежда.

Вот дитя в кругу друзей. Мой мальчик смеется. Он так любит жизнь.

Радость. Это была радость.

Вот дитя берет за руку мужа, а другую протягивает своему ребенку, и все вместе они смотрят на звезды. Она не знает, что я ее мать. Она никогда меня не знала.

Матери оставляли свои дела. Они выбегали на улицу. Падали на колени и обращали лицо к небу. Это всего лишь видения, говорили они себе. Пустые сны. Выдумки.

Но…

Они видели все словно наяву.

Когда-то давным-давно жители Протектората покорились старейшинам, покорились Совету и стали отдавать своих детей ведьме. Так было нужно, чтобы спасти Протекторат. Люди знали, что их дети умрут. И дети умирали.

Но что, если дети оставались жить?

И чем чаще звучал этот вопрос, тем чаще люди начинали задумываться. И чем чаще они задумывались, тем сильнее крепла в них надежда. И чем сильнее была надежда, тем быстрее расходились облака печали, поднимались и таяли в жарком пламени солнца на синем небе.

* * *

– НЕ ХОЧУ показаться грубым, уважаемый Герланд, – проскрипел старейшина Распин, дряхлый, древний старик. Герланд удивился уже тому, что этот живой скелет еще держится на ногах. – Но давай посмотрим правде в глаза. Это ты во всем виноват.

Сначала у Башни собрались несколько человек с эмблемами на груди, однако эта кучка людей очень быстро переросла в толпу. Люди размахивали плакатами, пели, говорили речи и вообще вели себя чрезвычайно активно. Увидев это, старейшины ретировались в дом своего гла-вы и заперлись там.

Глава Совета старейшин восседал в своем любимом кресле. Взгляд его был суров.

– Я? – Голос его был негромок. Служанки, повара, поварята и даже особый повар, готовивший сладкое, разбежались, обеда не предвиделось, а желудок Герланда требовал пищи. – Я виноват? – Он позволил этим словам повиснуть в воздухе. – Да неужели? Почему же ты так считаешь?

Распин закашлялся, и кашлял так долго, словно вот-вот должен был расстаться с земной жизнью. Вместо него осмелился заговорить старейшина Гвинно.

– Возмутительница спокойствия – твоя родственница. И она там, вместе со всеми. Возмущает спокойствие.

– Спокойствием там и до ее появления не пахло, – отрезал Герланд. – Я лично ее навестил – ее и этого ее младенца. Когда ребенка оставят в лесу, она погорюет, а потом придет в себя, и все станет как прежде.

– Ты на улицу выглядывал? – спросил старейшина Лейбшиг. – Там это отвратительное… солнце. От него глаза болят. Вот народец и бунтует.

– А эмблемы эти? Кто их понаделал? – проворчал старейшина Урик. – Уж точно не мои работники, уж я-то знаю. Они бы не посмели. И вообще, я заранее спрятал чернила. Должен же хоть кто-то о чем-то подумать заранее.

– Где сестра Игнация? – с надрывом спросила старейшина Доррит. – Исчезнуть в такой час! Почему сестры не подавили бунт в зародыше?

– Все дело в мальчишке. От него одни неприятности. С того самого дня, с первого Дня Жертвы. Надо было его прямо тогда устранить, – встрял старейшина Распин.

– Ну уж извините! – возразил глава Совета.

– Мы все понимали, что рано или поздно этот мальчишка устроит нам крупные неприятности. И вот, пожалуйста. Вот вам неприятности.

– Да вы только послушайте себя! – взорвался глава Совета старейшин. – Вы не старейшины, вы бабы! А ноете почище младенцев! Успокойтесь! Ничего страшного не случилось. Пошумят и разойдутся. Старшая сестра отлучилась, но скоро вернется. Мой племянник, конечно, оказался занозой в боку у нас у всех, но и это ненадолго. Безопасный путь через лес только один, и это Дорога. Мой племянник пошел другим, опасным маршрутом. И он умрет.

Старейшина умолк, закрыл глаза и постарался загнать печаль поглубже. Спрятать так, чтобы никто не мог ее увидеть. Открыл глаза и уставился на старейшин стальным взглядом, исполненным решимости.

– А когда это случится, тогда, дорогие мои братья, порядок вернется и жизнь станет прежней. Потому что порядок незыблем, как земля у нас под ногами.

И тут земля у них под ногами затряслась. Распахнув южное окно, старейшины высунулись наружу. Над самой высокой горой курился дым. Это проснулся вулкан.

Глава 39, в которой Глерк рассказывает Фириану правду