— Да, разумеется. Этот надоедливый маленький рыжеволосый дьявол идет впереди всех других и освещает длинный тоннель искрящимся факелом, а его глаза светятся даже ярче этого огня, заполняя стены мягким живительным светом. И сколько бы я не пытался выгнать его прочь, навсегда извлечь из головы — он всегда возвращается, несмотря на мои многочисленные угрозы и отчаянные просьбы.
Как и ожидалось, Робертсон взорвалась заразительным смехом, и невольно Джек напустил на себя счастливое подобие улыбки. Его изнутри переполнял какой-то бесконечный восторг и желание действовать, творить, воплотить в жизнь все свои самые дальние замыслы и идеи, только бы не обращаться к пустому безделью.
И сейчас, сидя на проросшем бурым мхом пне, слушая этот звон любимого голоса, то, как он раздается на весь лес между тонких стволов деревьев, теряется в них и вихрем возносится в серое небо, чтобы бесследно там исчезнуть — парень подумал, что давно не чувствовал себя так хорошо. Сознание переполняли сотни всевозможных эмоций, порой даже таких, которым он не в состоянии был дать название; они птицами бились в его голове до легкой приятной боли, но объяснить хоть одну было почти невозможно, да и не требовалось вовсе. Дауни просто смотрел на ковер опадшей листвы, дышал ранее отвратительным воздухом и думал про себя: «Почему каждый день и каждое мгновение не могут быть такими? Разве есть смысл в том, чтобы терять и страдать, проживая обыкновенные серые будни, чтобы потом удивиться даже самому простому иссохшему листу или тишине лесной поляны? Видимо, все же есть…»
Он настолько глубоко ушел в собственные мысли, что не сразу услышал и без того тихий вопрос от сидящей поблизости Рэйчел. Поэтому, услышав его повторение, брюнет коротко вздрогнул, не понимая, что делает здесь, и почему они с девочкой сидят на кусках старых деревьев — будто мысленно он был совсем в другом месте.
— Ты доверяешь мне, Джейкен? — осторожно спросил детский голос, и Джек удивился, различив каждую его интонацию и звук. В нем было и легкое волнение, смешанное с любопытством и беспокойством; та самая светлая грусть (такая неуловимая и, по словам Робертсон, прекрасная) и озорство, но разве что самая малость, капелька в огромном чане мутноватой воды — все это парень осмыслил за пару секунд, как будто внутри него открылись новые силы, о которых прежде он даже не подозревал.
— Да. Доверяю, Рэйчел. Как никому другому.
И Дауни протянул к этой малышке свои длинные страшные руки, раскрыл их в утешительных объятиях и ласково поманил к себе испуганного ребенка. «Да, да, конечно, я доверяю тебе, рыжик, как будто что-то могло быть иначе. И эта мысль захлестывает меня, так, что становится трудно дышать, будто я наглотался встречного ветра во время короткого полета». Он вдруг почувствовал, что может разжечь своими словами эти тлеющие огарки, снова превратить их в яркое веселое пламя, чтобы вместе с тем в зеленых глазах девочки что-то вспыхнуло и не угасало как можно дольше. И стал неважен окружающий на самом деле парня лес, эта поляна, мерзкий воздух, отдающий тухлым привкусом — он наслаждался спокойствием и пылающей в глазах воображаемой Рэйчел благодарностью, снова наблюдал, как взгляд из глубокого и осмысленного становится беззаботным, непринужденным и наполняется странной радостью.
Джек забылся и совершенно не замечал, как задумчиво смотрела на него настоящая Робертсон. Как она застыла, гипнотизируя его посветлевшее лицо, а тонкая линия губ исказилась в кроткой печальной улыбке — и в этой Рэйчел не было почти ничего от той, с которой Дауни сейчас говорил в своем разыгравшемся воображении. Она все время молчала, иногда шевеля ногой листья, и только грустно улыбалась в лицо ставшей тяжелой и невыносимой осени, такой же унылой и ко всему равнодушной.
Глава 31