Девочка, которой не стало

«Знаешь, что я думаю? Я думаю, никто не достоин сорвать твой цветок. — Алихан двинул бедром так, чтобы оно плотнее касалось бедра Залимы. — Знаешь, как тяжело ломать стебель розы? Приходится разрывать его, раздирать по волокнам. Только если любишь розу, знаешь, что надо срезать аккуратно».

Губы Алихана коснулись мочки ее уха. Залима вздрогнула от отвращения и сделала слабую попытку подняться с дивана, но его рука дала понять, что теперь не ей решать, когда и куда идти.

— Человек, который придет, не будет тебя любить. Он просто купит тебя. Я боюсь, что он сделает тебе больно. Я ведь всегда заботился о тебе, Залима, девочка моя. Мое солнышко… Моя красавица… Мысль о том, что кто-то купит тебя, как вещь, и испортит, причинит боль… Я не хочу этого. Я не допущу, чтобы это произошло».

Залима совсем отключилась. Это уже не она, а другая девочка сидела на диване, вдыхая приторный запах одеколона от черной мужской рубашки, оказавшейся прямо перед ее носом. Из-под расстегнутой у ворота пуговицы к ней тянулись такие же грубые черные волоски, как на фалангах пальцев — будто длинные ножки и усики огромного насекомого, готовые вцепиться в ее лицо, ощупать и сообщить хозяину, что она съедобна, чтобы потом он смог запустить в нее свое жало. Толстые пальцы-«колбаски» отстегнули еще одну пуговицу, выпуская на волю новые полчища ножек и усиков.

Это на щеку другой девочки легко участившееся дыхание, и запах одеколона смешался с ароматом мятной жевательной резинки.

Такое ведь не может делать человек, который всегда был к ней добр? Или это и есть доброта и забота о девочке, зажмурившейся и замотавшей головой, чтобы увернуться от первого поцелуя, который вдруг перестал быть розовой мечтой? Может, она чего-то не понимает?

«Не бойся, солнышко, — доносилось с другого конца ущелья. — Я просто хочу помочь. Я люблю тебя. Ты такая красивая… Хоть у тебя и болезнь, ты все равно очень красивая. Только не говори маме, ладно? Она расстроится. Я знаю, что поступаю правильно. Я просто хочу тебе помочь…»

Залима окончательно «вернулась» в ту девочку и поверила, что это случилось не с кем-то другим, а с ней, когда ее щеку обожгло не мятное дыхание, а боль пощечины. Айна, сверкая глазами, сжав руки в кулаки, стояла перед ней и посыпала всеми известными оскорблениями и проклятьями, среди которых «шлюха» было самым мягким.

Честно рассказав о том, что произошло, Залима ожидала, что мать пожалеет ее и утешит, прогонит Алихана навсегда, но получила лишь побои. В истерике Айна колотила ее кулаками, ногами и всеми предметами, до которых могла дотянуться — так сильно, будто Залима была виновата во всех смертных грехах… Хотя грех, который она совершила, считался хуже всех остальных. Хуже, чем смертный. Хуже, чем смерть.

В тот день все виды боли слились в ней воедино, что-то надломилось в душе, неспособной перенести эту муку, и треснуло. И пусть Алихан подвел доверие Залимы и воспользовался ею — за что она его возненавидела — предательство матери нанесло рану более глубокую, которая хоть со временем и зажила, превратилась в уродливый шрам.

Поначалу Залима посчитала, что мать разозлилась из-за того, что ее план потерпел неудачу и теперь и честь дочери опорочена. Лишь позже до нее дошла истинная причина скандала. После этого озарения, когда Алихан в очередной раз по-хозяйски сжал своими «колбасками» ее талию, пока матери не было дома, Залима ощутила не только отвращение, но и злорадство, и впервые ему улыбнулась.

Алихан не мог объяснить себе, зачем явился в больницу, да и не задумывался об этом. Он подозревал, что это может быть опасно, но после звонка Айны, сказавшей, что девочку вместе с Залимой увезла скорая, он не мог сидеть сложа руки. Он должен был знать, насколько вероятно, что она или Залима расскажет про все врачам и сообщит его имя.

Как только их краткий разговор был закончен, Алихан сразу засобирался.

— Ты же только пришел? — удивленно приподняла бровь жена, когда он вставил ложку для обуви в липовые остроносые «Гуччи». — Опять уходишь?

Он посмотрел на нее, прищурившись — не сильно различал полную фигуру в цветастом платье на фоне пестрых обоев, но потом нашел знакомые округлости и кивнул.

«Она не должна узнать, — пронеслось в голове. — А главное, дети не должны узнать».

Алихан прикинул, способна ли будет жена уйти от него, если правда вскроется, но, вглядевшись в ее усталое безразличное лицо, решил, что у нее не хватит духа. Оставить пятерых детей она не сможет, забрать их ей никто не даст. Значит, его семейному положению ничто не угрожает, но… из-за его слабости детей могут начать травить в школе. И сами они наверняка будут его презирать. Его более-менее честная фамилия окажется опорочена, а дочерей еще замуж выдавать. Если общество и прощало ему приторговывание наркотиками, то на скандал, который мог разразиться из-за внучки Айны, уже так просто глаза не закроешь. Достойная семья не отправит сватов, да и сыновья их с порога развернут.

— Возникли кое-какие проблемы, — сказал Алихан. — Улажу и вернусь.

— Я уже подогрела соус, — в голосе супруги звучала обида