— Знала б, Крестовская, что ты свалишься как рождественский снег на голову, стол бы накрыла, да прибралася, — сообщает мать с ноткой недовольства в голосе. — Ну садись, рассказывай, как жизнь сложилась.
К моему ужасу, достает бокалы и начинает разливать вино.
— Кажись, хорошо сложилась, — прищуривается, детально рассматривая давнюю подругу.
Да, стоит признать, мама Романа производит очень сильное впечатление: красивая и яркая женщина. Ухоженная, все при ней: макияж, прическа и стильный черный комбинезон классического покроя.
— Ца-ца-то какая стала…
— Да ну нет, что ты, глупости, все такая же, Кать! — отмахивается гостья.
— Картошку жареную будешь? — насмешливо интересуется мать. — Или ты на ужин только фуагру и креветки предпочитаешь?
— С удовольствием отведаю Вашу дивно пахнущую картошку, — тепло улыбается в ответ Марина Максимовна. — Все относительно неплохо у меня, Катюш, а как твои дела, моя дорогая?
Отправляю Ульяну в комнату и ставлю перед гостьей тарелку с картошкой. Думаю, от ужина мама Романа не отказалась только из вежливости.
— Как дела, как дела… Ну ничего, Марин, не настолько «НЕПЛОХО», как у тебя, — подчеркивает сарказмом в голосе. — Живу по-простому, так сказать. Без шуб, да золотых колец. Две девахи, убитая хата и куча долгов. Так-то!
Улыбка на лице Марины Максимовны гаснет.
— Ну что, за встречу? — подмигивает Катерина, поднимая бокал.
— Мам, — смотрю на нее с укором.
— Ну вижу, — косится на живот, — но чуток-то можно че?
— Нет спасибо.
— Мальчик? — любопытничает Катя, после того, как ее бокал остается пустым.
— Да, — женщина любовно поглаживает свой живот.
— От того Саши?
— Нет, Кать, Сашу… убили десять лет назад, — ее глаза блестят от застывших слез.
— Во, слыхала, Лялька, как бывает? Убили… Помянуть надобно.
Лишь бы выпить, честное слово. Стыд какой…
— Кать, а ты куда пропала тогда? Мы очень расстроились. Ты бросила институт, сорвалась и уехала, даже контактов никаких не оставила.
Катя сидит погруженная в свои мысли. Кажется, она не особо хочет говорить на эту тему.
— К матери в Тверь уехала, — рассказывает нехотя. — Голодранкой уезжала, голодранкой и вернулась, еще и эту привезла, — кивает в мою сторону. — Залетела, че, будто не знаешь, как оно бывает.
— А Дюжев, что же? — Крестовская сводит брови на переносице.
— Тю, — мать цокает языком. — Оно ему надобно такое счастье в девятнадцать-то лет! Аборт потащил делать, а потом, когда я отказалась, исчез.
Я смотрю на то, как она наливает себе еще вина. Ну сколько можно уже, в самом деле!
— Мерзавец…
— Не, ну потом нормально все было, я встретила Мишу. Ой, какой мужик был золотой! Во! — Катя показывает большой палец вверх. — Умер, Марин. С тех пор все. Не живу. Существую.
— Катюш, — женщина осторожно берет ее за руку. — Аленкин, дай маме водички.
— Хорошо, Марина Максимовна.
Снимаю с полки кружку и сама едва сдерживаю слезы. Потому что я тоже помню, какой была наша семья при дяде Мише.
— Вы знакомы, че ль? — хмурится мать.
Я в этот момент чуть кружку не роняю, клянусь.
— Да, Катюш. Наши дети, оказывается, в одной гимназии учатся. Если б не они, я бы тебя и не нашла. Жизнь-то идет у каждого из нас.
— Вот хоть ты этой дуре скажи, чтоб не связывалась с такими, как Дюжев. Хлебнет же горя! — стучит по столу.
— А что, есть повод для беспокойства? — во взгляде Марины Максимовны застыл немой вопрос.
— Прям отчаянно хочет повторить гнилую судьбу матушки, — выдает Екатерина гневно.
— Ты Ромку-то моего со своим Дюжевым не сравнивай, — сразу как-то ощетинивается Крестовская.
Мама несколько секунд в недоумении на нее глазеет.
— Вон оно че, — прищуривается и еще раз внимательно ее разглядывает. — Вон оно че!
— Да, Кать, Роман — мой сын.
— Замечааательно, — презрительно кривит губы. — Вот и передай своему сыну, чтобы тут не появлялся больше! Ишь моду взял: порядки мне тут наводить!
— Так я смотрю, тебе и впрямь не мешало бы навести в своей жизни порядок.
Возмущение на лице матери не описать никакими словами.
— Ты че, Крестовская, учить уму-разуму меня вздумала? — фыркает недовольно, вскакивая со стула. — Явилась мне тут вся такая из себя расфуфыренная и мудрая.
— Кать… Девчонки твои в новогоднюю ночь в чужой квартире оказались неспроста, верно?
Мать опирается спиной о подоконник и складывает руки на груди. Кажется, психологи трактуют эту позу как защитную.
— Прискакал твой бешеный и забрал их у меня, — повышает она голос. — Мужу руку сломал! Праздник нам испортил!
— Праздник… — задумчиво повторяет Марина, тоже поднимаясь со своего места.
Подходит к холодильнику, открывает дверцу и осматривает его содержимое. Точнее отсутствие того самого содержимого, которое изредка, но все же, появляется в этом доме.
— У нас есть деньги и есть продукты, — пытаюсь заверить ее я. — Просто решили не идти сегодня в магазин.
— Я так полагаю, здесь, что ни день, то праздник, — игнорируя мои слова, поднимает вверх бутылку «Беленькой». (Одну из тех пяти, что стоят на нижней полке).
Ставит бутылку на место и начинает открывать кухонные шкафы. Я же в ходе этой инспекции готова умереть от стыда.