Девочка-лиса

Его глаза начинают блестеть, лицо выглядит так, словно его лихорадит. На прикроватной тумбочке стоит пустой стаканчик из-под таблеток, возможно, ему давали лекарства, пока она выходила. Она аккуратно обхватывает его руку.

– Обещаю, что вернусь. Хорошо?

По пути из отделения она встречает полицейского, которого Экен наконец-то прислал в больницу. Она обменивается с ним парой слов и показывает на дверь палаты Джека.

Когда она входит в управление, мысли скачут как бешеные. Джек, места преступления, все образы смешиваются в голове. Ответ, который они ищут, должен быть где-то там, она это знает. Где-то глубоко в ее подсознании, просто она никак не может его нащупать.

Бернард стоит в коридоре и машет ей рукой.

– Алис с Эйр ждут тебя в кабинете. Где тебя носило?

– Доброе утро, –  бормочет она в ответ и идет дальше.

Он берет ее за руку:

– Дедуля Кранц помер.

Она застывает на месте.

– Что? Почему никто не сообщил мне об этом?

– Я тебе сейчас сообщаю, –  раздражается он.

– Что случилось? Где его нашли?

– Умер ночью от инфаркта у себя в комнате. Ничего выдающегося.

Она кивает. На смену тревоге приходит не вяжущаяся с ситуацией легкость, которая переходит в злость. Этот отвратительный человек, думает она, его не судили, не призвали к ответу.

В кабинете опергруппы она коротко здоровается с Эйр и Алис. На магнитной доске закреплена фотография из лагеря. Выстроенные в ряд дети. Они смотрят на полицейских оттуда, из прошлого. Внезапно ей кажется, что мальчик рядом с Мией выглядит крупнее, глаза у него шире и темнее, чем ей запомнилось.

– Эй? –  окрикивает ее Эйр. –  Может, начнем? Раз уж ты наконец дошла до нас? Алис не хотела начинать без тебя.

– Простите, –  отвечает Санна. – Я плохо спала. Осталась в больнице у Джека. Экен отозвал охрану. Кто-то должен был там находиться.

Эйр и Алис обмениваются взглядами.

– Это Александр Абрахамссон? –  спрашивает Санна, кивая в сторону снимка.

Алис запускает ей через стол альбом. Эйр наклоняется вперед, это школьный альбом с фотографиями.

– Хочешь продемонстрировать нам, какая ты была крутая в кедах и бейсболке? –  задиристо ухмыляется она.

– Посмотрите на восемнадцатой странице, –  отвечает Алис. – Я выяснила, в какую школу ходила Елена Йоханссон, сходила туда и одолжила этот альбом.

Санна открывает альбом и пролистывает до восемнадцатой страницы. Она изучает подписи к фотографиям учеников.

– Самый правый в третьем ряду, –  инструктирует Алис, –  Александр Абрахамссон.

Санна прищуривается, ищет взглядом и находит мальчика. Он похож на Джека, но выглядит худее. На правой руке у него электронные часы, такие же, как у Джека. Или те же, перешедшие от брата к брату. Растрепанные волосы, как у Джека, и такие же пронзительные голубые глаза.

– Голубые, –  произносит Алис. –  Голубые глаза.

– Так, значит, мальчик на фотке из лагеря не Александр Абрахамссон? Вот блин! –  восклицает Эйр.

Помолчав, она произносит:

– Хотя это может вообще ни фига не значить. Мы даже не знаем, тот ли мальчик, который на фото, изображал волка. Ведь на нем там и маски нет. Мы ничего не знаем. Но если Александр был в лагере, значит, он точно может что-то рассказать о нем. А он же был там, хоть его и нет на фото?

– Если только мы сможем его найти, –  Санна оборачивается к Алис.

Та мотает головой.

– Александр Абрахамссон умер семь лет назад. Прямо перед началом лагерной смены. Сочетание нескольких пороков сердца. Он так и не попал в «Рассвет».

Санна всматривается внимательнее в изображение Александра Абрахамссона. Постепенно наружу выступает болезнь, краски на лице мальчика меняют цвет. Кожа и губы сероватого оттенка, волосы лишены блеска. Несмотря на то что он окружен другими детьми, он будто стоит один в пустой комнате, осанка подсказывает, что на плечах у него тяжелый груз. Александр Абрахамссон стоит в объятиях смерти.

– Пороки сердца ведь оперируют? –  спрашивает Эйр.

– Да, –  отвечает Алис, –  если обнаружить их вовремя.

Санна думает о Джеке. Всю свою жизнь он пробивался сквозь безумие и смерть. И не смог удержать рядом даже брата.

Эйр захлопывает альбом.

– Черт. Вот же блин, –  повторяет она. –  Но как же тогда Ребекка отправилась в лагерь работать с другими детьми, если ее собственный сын только что умер? И почему об этом ничего не сказано в ее истории болезни?

– Можно по-разному оплакивать своего ребенка, –  медленно произносит Санна.

Эйр опускает глаза в стол, она сожалеет о вырвавшихся словах.

– Может быть, она просто не могла осознать, что его больше нет, –  спокойно продолжает Санна. – И может быть, она ничего потом не рассказала Бильстаму. Он мог и не знать, что она потеряла ребенка, или по какой-то причине мог не захотеть указывать это в своих записях. Ты сама говорила, что ему не стоит слишком доверять…

– Но остальные, те же Метте и Инес Будин, они почему не упоминали, что у Ребекки был еще один ребенок? –  осторожно спрашивает Эйр.

Санна кивает. Ее гнетет ощущение, что что-то не сходится. Почему все молчат? И потом появляется другое чувство –  страх.