Девочка моя, или Одна кровь на двоих

Было совсем поздно, когда они уснули, прижавшись друг к другу, и проснулись одновременно среди ночи, и было так темно, не видно ничего вокруг, и только тоненькая полоска лунного света, пробравшись через шторы, легла Машке на глаза. И он брал ее нежно, с томительной изматывающей неторопливостью, переживая каждое движение, как целую жизнь. И смотрел ей в глаза не отрываясь, и лунный свет выбивал из Машкиных глаз серебристые маленькие светящиеся диски, рассылая их вокруг, затягивая Диму.

И он чувствовал абсолютно точно, что сейчас надо умирать!

Потому что прожить такое осознание, чувствование, растворение в запредельности и остаться живым невозможно!

Но Дмитрий Федорович Победный не умер, а очень даже живым недовольным командирским голосом громыхал утром, когда Машка заявила, что ей надо идти.

– Куда это? – грознул вопросом Победный.

– В номер! К себе в номер! – объяснила Машка. – Дима, я полсуток у тебя тут голая околачиваюсь! Мне надо поваляться в ванне, привести себя в порядок, переодеться или хотя бы одеться!

– В ванне ты и здесь полежишь! А вещи твои кто-нибудь из ребят привезет! – руководил Дмитрий Федорович деловым тоном.

– Что? Трусы, носки, лифчик?

– Это как раз то, что тебе не понадобится!

– Ну, Дима! – смеялась звонко Машка.

– Да никуда ты не пойдешь! Сейчас найдем твои вещи, позавтракаем, и я поведу тебя на прогулку! – огласил план мероприятий Дмитрий Федорович не терпящим возражений тоном.

– Экскурсионную? – уточнила Машка, сияя в ответ глазами.

– Да, по приусадебному участку.

Вещи Машины искать не пришлось, Елена Ивановна их давно постирала, выгладила и развесила на вешалочке. Машка покраснела от неудобства, когда натягивала трусики, а Дима смеялся ее смущению:

– Что ты краснеешь? Ты думаешь, я свои трусы сам стираю, чтобы не стыдно было? – хохотал он.

А Машка покраснела еще больше.

Утро под названием «Отдых в усадьбе» картины малоизвестного художника набирало обороты.

Дима, привыкая потихоньку к ощущениям полноты и радости, теплеющим в груди, все посматривал на Машку – а ведь он всю жизнь шел к ней, на самом деле убегая. Как побежал из той телефонной будки, так и бегал восемнадцать лет, как шатун потревоженный, и все искал такую же в других женщинах. Такая вот странность жизни.

Ни одна женщина из его прошлого не согласилась бы второй день ходить в одной и той же одежде вплоть до скандала и не радовалась бы, обнаружив, что лежит с любимым на полу в кухне, и уж тем более не краснела бы, смущаясь от того, что кто-то постирал ее трусишки!

Только Машка! Его Машка.

Это хорошо, что тогда он сбежал! Ничего бы не случилось в их жизнях: ни карьеры, ни достижений, ни денег – зачем? Все самое главное для себя они уже нашли и не вкалывали бы оба по ночам, а из постельки не вылезали, стараясь быть все свободное время вместе!

«Ой, не гневил бы ты бога, Дима! – подумал Победный. – Как любит цитировать Осип, всему свое время! И Машка наверняка, как и ее обожаемая история, не любит сослагательных наклонений и прикидок, что бы было!»

Есть. Самое главное, что есть сейчас! Его Маша!

Он наслаждался этой мыслью, теплым нежным комом, уютно устраивающимся у него в груди, и, млея, радуясь, слушал, как она восхищается:

– Ой, какая красота, Дима! Сказочная!

То озерцо увидев и рыбу в нем попугав, болтая руками в воде, то лес, то заметив какие-то красивые уголки паркового ландшафта, на которые он сам раньше и не обращал внимания.

– Дим, тяжело тебе пришлось подниматься? – неожиданно серьезно спросила она, когда они присели на скамеечку в особенно понравившемся ей месте.

Он подивился вопросу. Никто ни разу его о путях-дорогах к нынешнему благополучию не спрашивал! Женщинам это было без надобности, утруждать себя такими подробностями, им вполне хватало знания, что он богатый мужик; родители из опасения расстроить, растеребив непростое вопросами, в которых ничего не понимают; а остальные – коллеги, партнеры, так это закрытые темы у всех деловых людей, охраняемая информация.

– По-всякому, Маш, – признался Победный. – Началось все с безнадеги и от маеты душевной…

И он легко, без надрывов души старыми обидами и пережитым рассказал Маше про Марину, про непонимание и горечь от службы и как ушел, уволился, бросив без сожаления, отрезав ту часть жизни, про боевую подругу «Аннушку», про мужиков своих Лешку Демина и Петра Алексеевича.