Девочка на шаре. Когда страдание становится образом жизни

– Ну да. Темная это история. Сама толком не знаю. У Инги мать умерла, когда ей лет пять-шесть только было. Она с отцом жила. После школы в Москву приехала, у тетки поселилась, поскольку боялась не пройти по конкурсу, если будет на общежитие претендовать. Тетка – сестра отца, грымза, по-моему, редкостная. Мучила ее, измывалась, вот Инга замуж-то как можно быстрее и выскочила. И то большой вопрос, из-за мужа ли, мать его так к Инге прониклась, так любила ее, доченькой называла. Все говорила, что дочерей Бог не дал, только сына. И вот тут счастье-то какое.

И все бы ничего, только муж ее пить стал крепко да избил сына какого-то важного начальника. Не знаю точно. Поехал отбывать срок на два года, и мать поехала за ним. Далеко куда-то, города не помню. А у Инги только что Степка родился, представляешь? Вот зачем ее свекровь туда поехала, когда у нее внук родился и она здесь была нужна? Она бухгалтер, там работу быстро нашла, пока он сидел, даже квартиру купила. Он с ней пожил после отсидки совсем немного. Мать работу ему там нашла, уговаривала остаться, но он через какое-то время все равно к Инге в Москву вернулся. На завод его назад уже и не взяли, да и вообще на работу непросто устроиться с таким-то прошлым.

Он пить еще больше стал. Уж не знаю, когда он ее бить начал. Инга в какой-то момент не выдержала, со Степкой к свекрови в такую даль сбежали, думали на лето, а получается, больше полугода прожили. Но потом Степке пришла пора искать школу, к его первому классу они и вернулись. У него уже тогда ноги болеть начали, только никто не мог понять, отчего. Да и Степка терпеливый, не скажет же сроду, всегда мать жалел. Запустили какую-то болячку, наверное. А уж когда ходить ему тяжко стало, тут подключились все, Алевтина приехала, жила с ними, помогала чем могла. А этот крендель снова срок получил, уж не знаю точно, за что.

На этот раз его в другое место сослали, и мать за ним уже не поехала, а наоборот, все с облегчением вздохнули. Потом в какой-то момент решили, что надо и Алевтине Андреевне сюда перебираться, там квартиру продать, здесь менять на что-нибудь, а то от этого пятого этажа озвереешь. И они еще хотели успеть сделать это до его освобождения, что ли… не помню. Короче, его мать едет туда, выставляет квартиру на продажу, а она все не продается, времена-то какие были, помнишь. Он уже и освободиться должен, а в Москву не возвращается, куда делся, неизвестно. А потом Алевтину находят мертвой в ее квартире. Что случилось, непонятно. Она там, Инга здесь, прихватило ее тогда сильно, даже на похороны не смогла поехать. Крендель сам ее и хоронил. Потом исчез куда-то, не появлялся до последнего времени. А тут, неделю назад, видишь ли, объявился и давай к ним ломиться. Инга сначала не пускала, держала оборону, а потом сдалась, впустила, ну дальше ты знаешь.

– Господи, какая жуткая история. Почему же она с ним жила, с этим кренделем? Если он такой урод, ее бил, в тюрьме сидел? Почему не развестись было, ведь ребенок же у нее?

Варька смотрит на меня так, что я понимаю, что вопросы задаю наивные, но сделать ничего не могу. Понять ее не могу. Вот как? Как так можно жить? Зачем?

– Ладно, Аришкин, двигай. Я же-шь на работе все-таки. А тебе успеть надо, а то потом прорываться придется сквозь кордоны. Если будут трудности, говори, что Смольников разрешил, он у них завотделением, друг мой, а ему скажи, что ты от Варвары Игоревны, он мне почти жизнью обязан.

* * *

Ночью у нее, видимо, был сильный жар. Она металась и кричала. Соседка по палате будила ее несколько раз ночью. Наверное, даже приходила сестра. Ставила ей какой-то укол. С утра болела голова и не было сил двигаться.

– Кого вы все время звали? Кто вам эта Герника?

– Герника? Я говорила «Герника»? – Голова гудит и не хочется думать.

– Ну да, знакомая ваша, что ли… так вы в мою руку вцеплялись, так кричали страшно, за сестрой пришлось идти.

– Не знаю. Я не знаю, почему я так говорила. Снилось, наверное, что-то.

Она почти задремала, когда это нахлынуло на нее снова. Ужас и боль. Черное и белое. Тени и свет. Разъятое, расчлененное, несовместимое. Что-то еще живое. Когда-то бывшее целым, дышащим, чувствующим, а теперь только сгусток боли и ужаса. Повсюду. Только что было живым. И вдруг все смешалось: черное с белым, живое с неживым. Необратимо смешалось. И спасения нет. Взаперти у смерти. Только ощущение собственной малости перед великим уничтожающим нечто.