Девочка на шаре. Когда страдание становится образом жизни

Она заставила себя очнуться. Это невыносимо. Нет сил погружаться туда снова. Так хочется спать, но нет сил снова и снова видеть этот сон. И вдруг как озарение – это же просто картина! Это «Герника»! Ей даже удалось глубоко вздохнуть, не чувствуя уже привычной боли в груди. Опять Пикассо! Сумасшедший старик снова прокрался в ее сны. И эта картина когда-то съела ее, теперь вот не достать. Ну раз снится, то, может, просится наружу. Быть может, это к освобождению из плена. К освобождению, да. Если смерть – это единственный выход для того, чтобы освободиться от нее, она согласна. Если смерть – это просто тишина, черное полотно, то она согласна, хоть сегодня…

– Ваш главный врач, Смольников, мне разрешил!

– Он завотделением, а не главный врач, девушка. Что вы все сочиняете? Сказали же – нельзя!

Какая-то возня перед дверью, и в палату вваливаются Светочка – самая принципиальная медсестра на этаже, раскрасневшаяся от рвения и важности поставленных перед ней задач, и Арина, настроенная по-боевому, с выражением на лице «вам меня не остановить». Она улыбнулась, вспомнив, как с таким выражением Арина проходила даже мимо Васильича, если забывала студенческий. А Васильич был цербер еще тот. Если она могла пройти мимо него, то ей и кремлевские стены нипочем, не то что хоть и ретивая, но молоденькая, не закаленная в боях, Светочка.

– Девушка, я от самой Варвары Игоревны. Не заставляйте меня набирать ее номер и отвлекать от операции только для того, чтобы вас утешить. Я ненадолго, и вас никто не заругает. Вернитесь на пост. Вы нужны вашим больным, им без вас никак, а я отлично справлюсь.

Арина мягко, но решительно прикрывает дверь. И теперь она может ее рассмотреть. Столько времени прошло… Совсем не изменилась. Садится возле.

– Выглядишь ты – хуже некуда.

Трудно не улыбнуться. Арина верна себе. Это большое облегчение. Слышать Ленкино «ты сегодня отлично выглядишь, сразу видно, что идешь на поправку» гораздо противнее.

– Да, спала плохо. Жар был.

– Я принесла тебе таблетки, Варька говорит, ты все знаешь. Я-то в этом мало понимаю. Кроме таблеток, пока ничего не принесла, потому что совсем не знаю, что тебе нужно. Ленка вопила про апельсины. Но похоже, она просто считает их каким-то волшебным средством от всех болезней сразу. Я не стала покупать.

– И правильно. – Я приоткрываю тумбочку, чтобы стало видно, насколько она была права в своем решении. – Ленка просто добрая и хочет как лучше.

– Угу. Да. Но Ленку можно выпускать к людям только вместе с антидотом к ее доброте. Или отрабатывать на ней навыки общения с представителями инопланетных цивилизаций, думающих, что они тоже говорят и понимают по-русски.

– Да ладно тебе. Это у них семейное. Ее мама, лежачая уж пятый год, до сих пор выдает подробные инструкции всем четверым, как только открывает глаза. Представляешь, как Ленке жилось, когда мама была еще на ногах? Муж не выдержал, сбежал. А Ленке что делать? Куда сбежишь от собственной матери? Ладно, расскажи, как ты.

– Я ничего, в отпуске вот. Не поехали никуда. Не получилось совместить отпуска. Ну мы и остались в Москве куковать. Но знаешь, я даже где-то рада. Вот с сыном твоим замечательным познакомилась. Поражаюсь ему. Потрясающий мальчишка.

– Со Степкой? Да, он говорил. – Ее лицо озарилось и сразу похорошело, будто и не было плохой ночи. – Спасибо тебе, что заходила к нему. Он не грубил тебе, не расстраивал? А то он такой стал, что может. Ленку вот не пустил.

– Да ну что ты. Ты же понимаешь, что он подросток. А не быть раздавленным Ленкиным желанием причинить добро – святое право каждого человека. Со Степкой мы отлично ладим, не переживай. Уж скорее я его расстраиваю, по-моему, чем он меня.

– Ты? Чем ты его можешь расстраивать?

– Вопросов много задаю, а он этого не любит. Даже не знаю почему, не могу не спрашивать. Мы о таком сложном можем говорить часами, о чем с другими, даже взрослыми, не получается. А как только дело касается тебя или его отца, так с ним такая трансформация происходит. Даже жутко становится. И спрашивать нельзя и не спрашивать невозможно. Это как, знаешь, слона в комнате не замечать. Сложно очень. Ты-то можешь мне рассказать, или тебя тоже не надо спрашивать?

– Что ты хочешь услышать? – Ингино лицо из усталого и растерянного тоже делается суровым, и они с сыном становятся так похожи, так грустно похожи с этим настороженным взглядом, с этой складкой на лбу.

– Не знаю, наверное, хочу понять, почему ты так долго с ним жила, с мужем. Мне трудно представить тебя, ту Ингу, которую я знаю, согласившуюся жить с этим всем. Почему ты не ушла от него, когда это случилось в первый раз? Как так можно было жить?